А.А. Волков
Имя Волкова вызывает во мне множество воспоминаний о прошлом. В течение многих лет он был верным и преданным слугою моего отца, Великого Князя Павла Александровича, а затем и Семьи Государя Николая II. Волков, свидетель счастливых дней, добровольно вызвался разделить горечь и тягость изгнания с Царской Семьею, Которой он остался верен до конца. И лишь счастливый случай избавил его от верной смерти. Преданность этого человека не останавливалась ни перед чем.
Великая Княгина МАРИЯ ПАВЛОВНА
Париж, 1928
Лучшего заглавия, чем "Около Царской Семьи", Алексей Андреевич Волков для печатаемых им "Воспоминаний" и придумать не мог. Оно соответствует вполне содержанию предлагаемой нами книги и так же, как последняя, просто, правдиво и незатейливо.
Автор не ищет эффектов ни в стиле своего рассказа, ни в подборе фактов, сцен и явлений, сохранившихся "на экране его памяти".
Не "мудрствуя лукаво", глубоко и искренне чувствуя важность того, чему свидетелем ему довелось быть, с кем судьба сулила ему жить, кому служить, он рассказывает только факты, не пытаясь их ни комментировать, ни раскрашивать. Многие из его читателей поставят, пожалуй, автору в упрек такой, - выражаясь по-модному, - кинематографический характер его рассказа. Между тем, именно эти незамысловатость и простота излагаемых, а иногда лишь упоминаемых фактов представляют самое ценное в "Воспоминаниях" А. А. Волкова и превращают их в ценный исторический документ и для современников, которые воображают, что они все знают по досужим толкам и городским сплетням, и для будущего историка нашего сложного и страшного времени.
Стоит обратить внимание на несколько чисто эпизодических указаний автором: сцены ночной рыбной ловли Александра III, посещение Вильгельма II, первое посещение Столыпиным императорской яхты и его появление среди "чужих" придворных, телефонные разговоры Протопопова с дворцом в февральские дни; последнее посещение (доклад царю) М. В. Родзянки и т. д., и т. д., чтобы понять правильность сказанного.
Автор - вне своей службы и вне круга тех, кому он служил верой и правдой, - лицо неизвестное. Но события, которые произошли в России с 1917 года, выдвинули его на страшное место и поставили рядом с царем и царицею. Простой русский человек, глубоко верующий, преисполненный чувством долга и любви к родной земле, всосавший с молоком матери верность своему царю, ни на минуту не задумался пойти на смерть за свои убеждения. И, чудом избегнувший расстрела, как просто, без всякой позы, он в своем лаконическом "вместо предисловия" говорит: "Теперь, оглядываясь назад, я не могу упрекнуть себя в том, что, служа царской семье в ее счастливые дни, я отвернулся от нее в дни ее бедствий. Сознание этого дает мне душевный покой"...
Это "сознание" дает и нам полное представление о нравственном облике А. А. Волкова, о котором сходятся, впрочем, отзывы всех, знавших его.
Здесь мы приведем одно лишь свидетельство о нем Сергея Николаевича Смирнова, известного общественного деятеля и администратора (главы С.-Петербургской Думы, археолога и строителя, бывшего губернатора города Павловска), отправившегося в 1918 г. вместе с сербской миссией на розыски и спасение княгини Елены Петровны (дочери Сербского Короля и жены убитого в Алапаевске Иоанна Константиновича). С. Н. Смирнов сидел с А. А. Волковым в одной камере, в Пермской тюрьме. Вот что он пишет об авторе предлагаемых "Воспоминаний":
"Волков был уже пожилой человек, почти 59 лет, 17 лет служил в Царском при Большом Дворе, а последние полтора года перед революцией он служил личным камердинером Императрицы Александры Федоровны. Ни один человек не мог пройти к Ней или выйти от Нее помимо него. Никто не мог позвонить иначе, как через него. Он утверждал, что за все полтора года его службы лично у Императрицы у нее лишь четыре раза был Распутин, причем каждый раз при Государе или Детях. "Я не знаю, останусь ли я жив, - говорил Волков, - но я твердо знаю, что сплетни, грязные сплетни, про Нее и Гришку - ложь, гнусная ложь".
Волков был из крестьян Тамбовской губернии, попал благодаря высокому росту в гвардию, в Лейб-гвардии Павловский полк, а потом в сводный батальон, откуда взял его к себе (при уходе его с военной службы) на службу Великий Князь Павел Александрович. Был он и в Афинах, хорошо помнил Великую Княгиню Александру Георгиевну, дочь Королевы, ездил с Павлом Александровичем по Европе, после смерти Его первой жены. Он, Волков, произвел на меня хорошее впечатление. Живя при дворе, он не скопил себе ничего, но поставил семью на ноги. Незадолго перед революцией он получил от кабинета Его Величества ссуду в 8000 р. и выстроил себе дом в Царском Селе, собственно, между Царским Селом и Павловском, на левой стороне от железной дороги. Постепенно он начал выплачивать долг, но грянула революция, скоро его увезли и подкосили старания попрочнее стать на ноги и этого хорошего человека.
31 июля (1918 г.) Волков решил подать заявление о том, что он крестьянин, человек трудящийся и т. д. Я ему составил краткое такое заявление в чека. Прошла неделя, и его вызвали в чека на допрос. Это было уже после того, как в "Известиях" Уральский Областной Совет оповестил о расстреле Государя в ночь с 16 на 17 июля, добавляя, что Всероссийский Центральный Комитет, "ВЦИК", утвердил этот расстрел, а что семья Николая Романова отвезена в более безопасное место (ввиду наступления чехов и взятия ими Екатеринбурга). Лишь в феврале месяце следующего года в газете левых эсеров "Всегда вперед" прочитали в Бутырке статью "Стыдно", где описывали расстрел четырёх Великих Князей в Петрограде местного чека, во главе с женщиной Яковлевой, заменившей Урицкого, убитого Каннегисером. Эта компания только "уведомила" Совет народных комиссаров о совершенном расстреле. Вообще Петроградская Коммуна и ее шеф Зиновьев всегда действовали самостоятельно. Так вот в этой статье, после нескольких теплых слов о некоторых Великих Князьях из убитых, а особенно об ученом Николае Михайловиче, говорилось: "Неужели недостаточно было убийств членов Семьи на Урале".
Это было первое косвенное признание, что на Урале убили не одного Государя, да и то осмелилась сказать это с.-р.-овская газета, вскоре же закрытая.
Ну так вот, зная из газет об убийстве Государя, а также о том, что при этом будто бы пощадили всю Семью и служащих, Волков, подавая свое заявление и заканчивая его просьбою об освобождении, был убежден, что просьбу его исполнят. Через неделю, числа 7 августа, его увели на допрос в чека; это было около 11 часов утра, а вернули лишь в 5 часов, когда подсобралась партия арестованных, подлежащих отправке в тюрьму. Допрос оказался формальным, но скорее доброжелательным, и у нашего милого Алексея Андреевича возросли надежды на освобождение. Как я уже писал, мы с ним сдружились и гуляли вместе, вместе ходили в церковь, вместе любовались тюремными нравами, причем он, как более опытный тюремный житель, помогал мне в распознавании людей. Живя в одной комнате, переживая вместе много горя и несчастия, мы, конечно, иногда выбалтывали свои задушевные мысли. Я часто говорил о жене, детях. Солдаты (сербы) рассказывали о себе, Волков о своей семье..."
Дальнейший ход событий после этого страшного дня и трагической ночи с 21 на 22 августа мы узнаем из рассказа самого А. А. Волкова. С. Н. Смирнов, сам спасшийся чудом от расстрела (см. его книгу), только на свободе, заграницей, узнал о чудесном спасении А. А. Волкова, который в двух письмах рассказал своему бывшему соузнику, как он спасся и что с ним было после избавления от смерти. Я привожу из этих писем два места, добавляющие несколько рассказ автора об уводе на расстрел (см. ниже в тексте взятое из этих писем описание ночи с 21 на 22 августа и в конце "Воспоминаний" обстоятельства отъезда автора из Манджурии в Эстонию).
Читателей - вполне естественно - будет очень интересовать все, что А. А. пишет о Царской Семье, о государе и особенно о государыне и о Распутине. Автор, однако, не удовлетворит ни любителей сенсаций и сомнительных разоблачений, ни партийных людей, ищущих всюду подтверждения своим предвзятым утверждениям. Он говорит только о том, во что искренне верит, что знает, что лично видел и слышал. Как рассказывает выше С. Н. Смирнов, А. А. Волков последние полтора года перед революцией служил личным камердинером Императрицы Александры Федоровны; ни один человек не мог пройти к ней или выйти от нее, помимо него. Никто не мог позвонить иначе, как через него. Он (Волков) утверждал, что за все полтора года его службы лично у Императрицы у нее лишь четыре раза был Распутин, причем каждый раз при Государе или Детях. "Я не знаю, останусь ли я жив, - говорил Волков, - но я твердо знаю, что сплетни, грязные сплетни про Нее и Гришку - Ложь, гнусная ложь".
"Гнусные сплетни", "гнусная ложь" исходят отчасти от самого Распутина, который во время оргий в разных притонах, под пьяную руку, не только "рекламировал свою близость к Царской Семье" (см. "Царь и Царица", В. И. Гурко, стр. 100), но "дошел до того, что во время одного из своих пиршеств, а именно в загородном московском ресторане "Яр", в пьяном виде, указывая на надетую на нем расшитую рубашку русского покроя, кричал: "Сашка сама шила!"
Когда по инициативе некоторых друзей я в 1915 г. допрашивал Распутина в мастерской известного скульптора Н. Л. Аронсона (лепившего его бюст) в присутствии Сологуба, его жены А. Чеботаревской, самого Аронсона, редактора "Солнце России" А. Э. Когана и др., я лично убедился в том, что Распутин сознавал, что он зря компрометирует имя Царицы (см. мои Воспоминания в "Слове"). Таким образом, после всех официальных расследований, после опубликованных мемуаров, воспоминаний, этюдов (В. Пуришкевича, кн. Ф. Юсупова, особенно книги В. Гурко), подтверждающих показание нашего автора, последнее несомненно является решающим для историка.
Разумеется, вся политическая сторона этого страшного вопроса о трагической роли, сыгранной Распутиным в истории страны и династии, - вне компетенции автора, и он правильно и добросовестно поступил, не коснувшись ее. До сих пор еще этот вопрос трактуется разно. Историк П. Н. Милюков, общественный деятель Пуришкевич, В. А. Маклаков и Др., князь Ф. Юсупов, следственная комиссия, Н. Соколов и другие внесли много света, каждый по-своему, в литературу по вопросу. Но, как мне кажется, наиболее полное резюме этой литературе дал В. И. Гурко в своей книжке "Царь и Царица". И я думаю, что несколько беглых ссылок на книжку Гурко объяснят и дополнят прямое и категорическое утверждение А. А. Волкова. Прежде всего упомяну о том заключении В. И. Гурко (стр. 123), "что в особенности вреден и в особенности преступен был не Распутин, а та среда, которая его восприняла, из неудержимого желания per fas et nefas, либо разыгрывать политическую роль, либо проникнуть к власти, либо достигнуть почестей и материальных благ".
Какая же это среда? В. Гурко дает достаточно указаний и имен, чтобы ответить на этот вопрос. Первоначальный состав пестрого и разнообразного "окружения Распутина" был почти исключительно женский: А. А. Вырубова-Танеева, девица Головина, его прежние "почитательницы" - Лахтина и Гущина, фрейлина Никитина (служившая связью между Распутиным и Штюрмером) и другие "определенные психопатки, едва ли не страдавшие половой психопатией" (В. Гурко, ib. стр. 114). Затем стали появляться "различные честолюбцы, сулившие ему великие блага за проведение их к верхам власти" (ibid.): князь Шаховской, добивавшийся через Распутина и Вырубову назначения министром торговли и промышленности, А. Н. Хвостов (министр внутренних дел), С. П. Белецкий (товарищ министра внутренних дел); затем, после падения этих двух, - Бадмаев, А. Д. Протопопов, П. Г. Курлов, девицы, промышленники и "наконец, такие, сравнительно мелкие, но пронырливые и ловкие сошки, как Андронников и полужурналист, полуагент департамента полиции Манасевич-Мануйлов, которые, впрочем, уже давно сошлись с Распутиным" (ibid. стр. 118).
Ни скромный, честный и наблюдательный автор предлагаемых "Воспоминаний", далекий, впрочем, по своему положению от всяких интриг и "гнусностей", никто другой из придворных, в интригах не замешанных и к ним не причастных, как благородные князь Волконский, генерал Татищев, Боткин, баронесса Буксгевден, Гендрикова и чтица Е. А. Шнейдер и многие другие, и представить себе не могли, что вокруг и около трона идет такая вакханалия, которая, как справедливо замечает В. Гурко, должна была привести к "крушению русской государственности при том нравственном разложении правящего слоя, которое столь ярко выявила распутинская эпопея" (стр. 123).
Но эта сторона, естественно, находится вне поля зрения А. А. Волкова, записки которого тем и ценны, что не судят, не мудрствуют лукаво, не "обвиняют и не защищают", не врываются в исторический процесс, а только передают, что видел и слышал их автор, оставшийся преданным и привязанным к тем, которым служил верой и правдой вплоть до самопожертвования. В этом и заключается главное достоинство настоящей книги. Поэтому она и является вкладом в историю нашего времени, как ценный, правдивый, бесхитростный документ, относящийся к эпохе двух последних царствований.
Его показание будет принято будущим историком нашего времени в числе других авторитетных свидетельств (незаконченное расследование о Распутине в Государственной Думе по инициативе А. И. Гучкова; Следственный Комитет Временного правительства, Воспоминания М. В. Родзянко, В. Пуришкевича и др.). Наиболее интересными в этом отношении являются последние, недавно вышедшие книжки В. И. Гурко ("Царь и Царица") и князя Ф. Юсупова ("Конец Распутина"). Можно соглашаться или не соглашаться с характеристиками, оценками и заключениями этих авторов, их отношением к лицам и событиям. Но ценен в их книжках главным образом фактический материал: 1) попытка В. Гурко привести в систему сведения, факты, имена всего ансамбля эпопеи, вошедшей уже в историю под общим именем распутиновщины; 2) почти исповедь Ф. Ф. Юсупова.
Гурко прямо ставит вопрос: кто больше виноват в распутиновщине - Царь и Царица - или среда, в которой распутиновщина могла родиться и вырасти. И сам же, как мы видели, решает вопрос: виновата главным образом среда... "В особенности, - поясняет он, - вреден и в особенности преступен был не Распутин, а та среда, которая его восприняла из неудержимого желания, per fas et nefas, либо разыгрывать политическую роль, либо проникнуть к власти, либо достигнуть почестей и материальных благ". (Читатель не посетует на нас за повторение этой цитаты).
Мы выше видели, кто составлял первые ряды в этой "среде". Но эта "среда" в широком смысле, как социальная среда, была гораздо обширнее и захватывала мир придворных, высшей и средней бюрократии. Читайте Юсупова, который рассказывает о малодушии людей этого мира, выражавших ему свое сочувствие в его обличениях, но умолявших его не называть их! В. И. Гурко смелее и прямее изобличает среду, называет даже по именам наиболее преступных из них. Показания министров и крупных государственных и общественных деятелей в Следственной Комиссии достаточно характеризуют этот мир, эту среду, этих жен министров (даже "либеральных"), которые обивали пороги и у Распутина, и у Вырубовой (как, например, Извольская, что не мешало дочери посла, Е. Извольской, для которой выхлопотали звание фрейлины, облить грязью свою Государыню). Дальнейшие воспоминания, мемуары, дневники, появление которых не прекратится, а, наоборот, - нам принесут имена и государственных деятелей, и бюрократов и вызовут изумление у непосвященных в закулисной работе близких к трону людей и кругов, в нечистые руки которых попали судьбы и страны, и власти, и самого трона. И тогда станет понятна та мысль, которая напрашивалась у многих государственно настроенных публицистов, не оппозиционеров, во что бы то ни стало - и которую В. И. Гурко - человек правого крыла русской общественности - так резко выразил в своем заключении:
"Появление человека, сумевшего внушить доверчивой, мистически настроенной Царской чете, что он обладает даром прозорливости и исцеления, было лишь простой случайностью. Это обстоятельство только ускорило процесс распадения государственности, но само по себе породить его не могло".
"Можно даже с уверенностью сказать, что и без происшедшего, благодаря Распутину, резкого изменения путей и способов достижения власти, крушение русской государственности, при том нравственном разложении правящего слоя, которое столь ярко выявила распутинская эпопея, было, во всяком случае, не за горами" (стр. 123, "Царь и Царица"). И думается мне, что это суждение В. И. Гурко предупреждает и - если не предрешает, то во всяком случае - очень близко к суждению будущего историка. Последний внесет свои дополнения и поправки в это суждение. Он будет свободнее и В. И. Гурко, и нас в своем суждении о Царской чете, жизнью своей заплатившей за свои царственные и человеческие грехи. Трагическая, варварская смерть Царя и Царицы, их невинных детей и верных приближенных слишком близка к нам и взывает к нашим чувствам людей, современников, разделяющих со всем русским обществом ответственность и вину и перед родиной, и перед павшими жертвами за - хотя и временную - гибель России, а потому она нам представляется достаточным искуплением за вольные и невольные грехи. Историк, повторяю, будет свободнее...
Но и историк, и мы - современники, тем строже должны относиться, как это сделали и Гурко, и другие, к представителям той среды, "нравственное разложение которой" явилось благоприятной почвой для распутиновщины...
Вслед за другими государственно настроенными публицистами и писателями мы после страниц правды и верности нашего автора считаем своим долгом отметить настоящих живых виновников, о которых говорит и монархист Гурко, и дочь погибшего благородного Е. С. Боткина - Татьяна Евгеньевна Боткина-Мельник. Мы тем более обязаны это сделать, что многие из этих виновных благополучно очутились за границей и как ни в чем не бывало продолжают то же дело "разложения и отравления общественности", как будто с 1916-17 г.г. ничего не случилось!
Если мы все, за исключением социалистов, осуждаем Керенщину и ее деятелей, то наша элементарная обязанность сделать это и по отношению к более или менее сознательным представителям распутиниады, среди которых - увы! - мы найдем и некоторых членов кружка Распутина!..
Е. СЕМЕНОВ
Тридцать пять лет я провел в великокняжеском и царском доме. На моих глазах проходила жизнь сильных мира, по преимуществу - та сторона ее, которая скрывается от посторонних глаз этикетом.
От меня же часто не бывали скрытыми проявления обыкновенных человеческих переживаний: ведь при общении со мною не надо было надевать личину светскости, отбрасывались условности, и со мною бывали только люди с их радостями и горем, с их достоинствами и слабостями.
Жребий судил мне видеть царский дом во время мощи и славы России, во время того величия, которое окружало русского царя и его семью. Довелось мне разделить с царской семьей тяготу и горе ссылки и связанные с нею лишения. Только случай избавил меня от такой же мученической смерти, которую приняла царская семья. Теперь, оглядываясь назад, я не могу упрекнуть себя в том, что, служа царской семье в ее счастливые дни, я отвернулся от нее в дни ее бедствий. Сознание этого дает мне душевный покой.
И я буду счастлив, если мои воспоминания помогут восстановить истинный кроткий облик императора Николая Второго и очистить от клеветы и злобы память его супруги и невинных детей.
А. ВОЛКОВ
Начало военной службы. - Цареубийство 1 марта 1881 года. - Погребение Александра II. - Сводно-гвардейский батальон. - Обучение будущего императора Николая II военному строю. - Осенние рыбные ловли Александра III в Гатчине.
Я родился в 1859 году в Козловском уезде Тамбовской губернии, в селе старом Юрьеве. По странной случайности, в Юрьеве же, на склоне лет, пишу я беглые строки этих воспоминаний.
Мое детство и юность, проведенные в крестьянской семье, не представляют собою ничего замечательного. Ничто не предвещало, что мне суждено будет впоследствии стать так близко к царской семье.
Достигнув призывного возраста, я поступил на военную службу, пробыть на которой должен был, как окончивший курс уездного училища, всего три года. В действительности же прослужил я целых пять лет, сначала в Лейб-Гвардии Павловском полку, куда попал по разбивке, позднее - в Сводно-Гвардейском батальоне.
Разбивку производил Великий Князь Александр Александрович, впоследствии - император Александр III. Уже много позднее, когда я был в Сводно-Гвардейском батальоне, император Александр III, увидев однажды меня, спросил, почему я служу в Павловском, а не в Семеновском полку, так как моя наружность более подходила к типу солдат Семеновского, а не Павловского полка, а также, кто производил разбивку. Когда я ответил: "Вы сами, Ваше Величество, делали разбивку", государь заметил:
- Ну, так я, значит, ошибся.
На первых же порах моей военной службы довелось мне оказаться свидетелем трагического исторического события, лишившего Россию Царя-Освободителя. 1 марта 1881 года я стоял во внешнем карауле у казарм Павловского полка, выходивших на Мойку, Марсово поле, Миллионную улицу и Аптекарский переулок. Именно со стороны последнего я и стоял на часах.
О возможности проезда здесь Государя Императора мне решительно ничего не было известно. Иначе я с еще большим вниманием стал бы наблюдать окружающую местность.
Внезапно, со стороны Екатерининского канала, ответвляющегося от Мойки как раз против казарм, раздался взрыв. Не знаю почему, но во мне он не возбудил тревоги. Все же, насколько мне позволило положение часового, я двинулся в сторону Екатерининского канала.
Несколько секунд спустя я услышал второй взрыв, уже наполнивший мою душу острой тревогой. Со своего поста я мог наблюдать теперь медленно расходившийся над Екатерининским каналом дым, мелькавшие среди него в замешательстве человеческие фигуры, крики и как будто шум погони.
А еще через несколько минут мимо меня проехали полицмейстерские сани с истекавшим кровью телом императора Александра II. Как сейчас помню, они следовали по Аптекарскому переулку, Миллионной улице к Зимнему дворцу. Окружающие исполняли последнюю волю уже терявшего сознание царя, выраженную в словах его:
- Во дворец... Там умереть...
Некоторое время спустя пришлось мне по наряду, несмотря на то что я состоял еще в новобранцах, находиться в охранной цепи при печальной церемонии погребения императора Александра II.
Стоял в этот день лютый мороз, доходивший до 20 градусов. Мы были в полной парадной форме, но до прибытия погребального кортежа стояли в шинелях. Когда же голова похоронной процессии открылась нам, по команде мы должны были снять шинели и остаться в одних мундирах с красными отворотами и в высоких своих исторических гренадерках.
Затем цепь была снята, и мы возвратились к себе в Павловские казармы. Но не успели мы кончить наш обед, как по тревоге нас снова вызвали на улицу. Мы выстроены были охранной цепью, при холодном оружии, вдоль Миллионной улицы, по которой ехал в открытых санях с двумя лейб казаками на запятках новый император Александр III вместе с императрицей Марией Феодоровной, сопровождаемый немногочисленным конвоем. Он проследовал из Петропавловской крепости прямо по Неве и Миллионной улице дальше в Аничков дворец.
Ближайшие затем годы не оставили во мне ярких воспоминаний. За это время я несколько раз был назначаем во внешний караул в Аничков дворец, вместе со своей частью побывал в Москве на коронационных торжествах 1883 года Служба шла своим порядком, дали мне командование взводом, состоял я положенное время в учебной команде.
Новые перспективы открылись для меня с образованием Сводно-Гвардейского батальона.
Существовавшая при императоре Александре II сводная гвардейская рота была теперь преобразована, причем во главе батальона поставлен был сначала граф Стенбок, оставивший по себе светлую память, а затем полковник Гессе. В Сводно-гвардейский батальон был назначен и я, где и прослужил около двух с половиной лет. Здесь, в должности старшего унтер-офицера батальона, мне выпало на долга обучать военному строю наследника цесаревича Николая Александровича, впоследствии императора Николая II.
Произошло это почти случайно. Обучать наследника военному строю была назначена первая рота, состоявшая преимущественно из преображенцев, шефом которым состоял цесаревич. Но, так как в роте этой оказался малоспособный фельдфебель, то в чужую роту назначили меня.
Учебные занятия происходили летом 1884 года в Петергофе. Наследник командовал первой полуротой, я второй, а полковник Гессе - всей ротой. Именно с этого времени стал я лично известен покойному государю. Живо помню я, как интересовался нашими занятиями великий князь Георгий Александрович. Но, отличаясь большой застенчивостью, он прятался в густых кустах, выглядывая оттуда и внимательно следя за военными упражнениями. Та же застенчивость отличала в то время будущего императора. Бывало, скажет мне что-нибудь приветливое, ласковое, сейчас же сконфузится, заторопится уйти.
Известна всем страстная любовь императора Александра III к рыбной ловле. С этим связаны у меня живые до сей поры воспоминания.
Возвращаясь под осень из Петергофа в Гатчину, Александр III с увлечением предавался любимому своему занятию. Он выезжал на рыбную ловлю на Гатчинское озеро обыкновенно после полуночи. В лодке, кроме императора, находились матросы-гребцы и егерь. Позади шла еще лодка, в которой находились только одни матросы. Егерь светил факелом, а вооруженный острогой император Александр III бил по привлеченной ярким светом всплывавшей рыбе. На эти рыбные ловли полковником Гессе наряжалась особая охрана, обычно в составе 20 человек. Команда эта всегда вверялась мне, причем я один имел право идти за лодкой по берегу, солдаты же, входившие в состав моей команды, обязаны были, не выпуская меня из виду, следовать за мною, скрываясь в кустах. С рыбной ловли император возвращался очень поздно, иногда даже на рассвете.
Император Александр III проводил в течение года в Петербурге
сравнительно непродолжительное время. Безвыездно проживал он здесь
мясоед, начиная с Нового года и до великого поста. Остальное же время он
обычно делил между Гатчиной и Петергофом.
Внутренние дворцовые караулы. - Предложение Гессе. - Приглашение на службу к великому князю Павлу Александровичу. - Его скромный образ жизни. - Его сватовство. - В Берлин с германским мундиром. - Женитьба великого князя Павла Александровича. - В Москве и в селе Ильинском. - Неожиданная кончина великой княгини Александры Георгиевны.
В периоды петербургских пребываний государя я нередко нес караульную службу то в Зимнем дворце, особенно во время придворных балов, то в Аничковом дворце, причем теперь уже приходилось стоять во внутреннем карауле, часто находясь в непосредственной близости к спальне императора.
Александр III, по тогдашним моим наблюдениям, вел довольно правильный образ жизни, но спал в общем довольно мало. Удаляясь в свои апартаменты к 12 часам, он занимался там до поздней ночи, а в 9 часов утра уже начинал принимать доклады.
Вероятно, именно караульная моя служба обратила на меня внимание некоторых из высочайших особ. Так, однажды, когда после бала в Зимнем дворце я выстроил свою команду неподалеку от помещения, принадлежавшего великому князю Павлу Александровичу, последний, проходя мимо нас, поздоровался со мною, причем, к моему удивлению, назвал меня по фамилии.
На следующее утро пригласил меня к себе полковник Гессе, предложивший составить список военных постов по Зимнему дворцу, а также дать каждому из них свое наименование. Не знаю почему, но мне показалось, что Гессе этой работой словно подвергает меня экзамену; я постарался отнестись к этому испытанию с особенной тщательностью.
На другой день, исполняя приказание полковника Гессе, я явился к нему ранним утром, когда он находился еще в постели. Просмотрев очень внимательно исполненную мною работу, Гессе стал расспрашивать меня, что я намерен делать ввиду истечения срока моей военной службы. Я отвечал, что мечтаю вернуться в деревню. На это Гессе возразил мне, что было бы жаль отпускать меня, так как я зарекомендовал себя с самой хорошей стороны. Мой уклончивый ответ на слова Гессе вызвал совершенно неожиданно для меня реплику о том, что великий князь Павел Александрович хочет меня взять к себе на службу. При этом Гессе прибавил, что великий князь приказал мне немедленно явиться к нему.
Оставалось только повиноваться. Приняв меня с исключительной сердечностью, великий князь Павел Александрович стал ласково уверять, что мне будет очень хорошо у него и что я не пожалею о своем решении поступить к нему на службу. Постепенно я сдался на его убеждения и принял предложенное мне место. Это произошло осенью 1886 года.
Великий князь Павел Александрович сдержал свое слово: служить у него было легко и приятно. Мне он был почти ровесник: лет 25-26, не более. Собственного двора он еще не имел, а занимал помещение в Зимнем дворце и довольствовался ограниченным штатом служащих, живя всецело за счет государя императора. Характер у великого князя Павла Александровича был не особенно ровный. По временам он бывал резок и вспыльчив, но в общем отличался большим доброжелательством, особенно же по отношению к лицам, от него так или иначе зависевшим. Он совсем не был разговорчив и вел скромный, очень замкнутый образ жизни, чему в значительной степени способствовала его болезнь. В те годы врачи очень опасались за его здоровье, имея в виду развивавшийся у него туберкулез.
Дружеский круг великого князя был очень ограничен: особенно любил он полковника генерального штаба Степанова, позднее состоявшего при великом князе Сергее Александровиче, и своего бывшего воспитателя адмирала Арсеньева, впоследствии занимавшего пост директора морского кадетского корпуса.
Описываемые годы были весьма значительными в жизни великого князя Павла Александровича: как раз в это время начиналось сватовство к будущей жене его принцессе Александре Георгиевне, дочери короля греческого Георга и супруги его Ольги Константиновны.
Помнится, в один из первых годов моей новой службы великий князь Павел Александрович совместно с братом своим великим князем Сергеем Александровичем и его женою великой княгиней Елизаветой Феодоровной ездили в первый раз в Афины. Событие это особенно памятно мне, так как с ним связано и мое первое путешествие за границу. Нужно сказать, что первоначально у великого князя Павла Александровича я занимал должность заведующего гардеробом. И вот вполне неожиданно было получено телеграфное распоряжение срочно выехать в Берлин и привезти с собою германский мундир великому князю. Положение мое было не из завидных: без знания иностранных языков, без путевой опытности я каждую минуту рисковал попасть впросак. Но Бог помог, и все обошлось благополучно. В Берлине, в русском посольстве встретил меня очень радушно тогдашний посол граф Шувалов и поручил меня заботам одного из своих чиновников. В его сопутствии ознакомился я с Берлином, а некоторое время спустя выехал навстречу великому князю Павлу Александровичу, возвращавшемуся из Афин. За несколько станций до Берлина оба брата - Павел и Сергей Александровичи - переоделись в германские мундиры и отправились на свидание с германским императором. Вспоминается мне, что свидание это было очень кратковременным и через несколько часов великие князья вернулись в свой поезд, который увез их в Петербург.
Вплоть до своей свадьбы, последовавшей летом 1889 года, великий князь Павел Александрович продолжал жить в Зимнем дворце, причем вел прежний замкнутый образ жизни. Ранней весной этого года великий князь Павел Александрович отправился снова в Грецию к своей нареченной невесте Александре Георгиевне и в это далекое путешествие взял с собою и меня.
Живо помню: когда мы отправились из Петербурга, стояли еще морозы, но по мере нашего продвижения на юг нас встречала цветущая весна. Все это мне было внове. Путешествие через Италию и пребывание в Греции показалось мне ярким, красочным сном. Пробыв в гостях месяца полтора, мы вернулись в Петербург, куда вскоре прибыла Александра Георгиевна и где сыграна была, в июне 1889 года, свадьба.
После свадьбы молодые поселились в собственном дворце, на набережной Невы, за Благовещенской церковью, напротив Морского корпуса.
Здесь потекла мирно и ровно их семейная жизнь. Здесь же родился их первый ребенок, великая княгиня Мария Павловна. Самыми близкими для них людьми в это время были великий князь Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Феодоровна. Но, к сожалению, не суждено было продолжаться этой семейной идиллии. Великий князь Сергей Александрович получил пост Московского генерал-губернатора и, отличаясь широким гостеприимством, всегда радовался посещениям своих родственников. Неоднократно - и в Москве, и в подмосковном селе Ильинском - бывали у него великий князь Павел Александрович и великая княгиня Александра Георгиевна. Тогда не было конца веселым балам, пикникам и выездам. Селу Ильинскому и было суждено сыграть роковую роль в судьбе великокняжеской четы. Великая княгиня, ожидавшая появления на свет второго ребенка, во время одного из оживленных балов почувствовала дурноту и, лишившись чувств от сильных предродовых болей, была унесена в свои апартаменты. Говорили тогда, что великая княгиня оказалась жертвою собственной неосторожности. В Ильинском, на Москве-реке, постоянно дежурила лодка для увеселительных прогулок. Великая княгиня Александра Георгиевна, очень любившая кататься, никогда не имела терпения сходить к пристани по дорожке, а всегда прыгала с крутого берега прямо в лодку, не взирая на свое положение. Это обстоятельство и послужило причиной преждевременных родов. Решительно все было сделано для того, чтобы спасти великую княгиню. Все врачебные усилия выдающихся светил медицинской науки были тщетны: великая княгиня Александра Георгиевна скончалась после двухдневных тяжелых страданий, оставив недоношенного ребенка, впоследствии великого князя Дмитрия Павловича.
Горе великого князя Павла Александровича не знало границ.
Горе великого князя Павла Александровича. - Неудачное путешествие по Италии. - Посещение Кобурга и помолвка будущей царской четы. - Первая встреча с императором Вильгельмом II. - Вместо Англии - Крым. Поездка в Ливадию. - Захарин, отец Иоанн Кронштадтский. - Кончина императора Александра III.
Над дворцом великого князя Павла Александровича нависла мрачная тень смерти. Горе, вызванное неожиданной утратой, опасения за судьбу сына не позволяли успокоиться душе великого князя. Врачи не давали надежды на то, что Дмитрий Павлович останется жить. Великий князь Павел Александрович метался по своему дворцу, нигде не находя себе покоя: в короткое время он обратился в тень. Врачи, пользовавшие его, с домашним доктором Тургеневым во главе решили, что для восстановления физического здоровья и духовного равновесия великого князя необходима поездка за границу. Но тут встретилось неожиданное препятствие. Великому князю предписано было медиками во время путешествия пользоваться массажем, но великий князь решительно отказался взять с собою массажиста - постороннего, нового для себя человека. Тогда доктор Тургенев нашел выход: он взялся в короткое время обучить меня врачебному массажу. Занятия наши пошли успешно, и к должности заведующего великокняжеским гардеробом у меня прибавилась еще должность придворного массажиста.
Уезжая за границу, великий князь Павел Александрович оставил своих маленьких детей на попечение брата великого князя Сергея Александровича и его супруги. Вышло так, что последние очень привязались к своим маленьким племянникам, которые, по воле судьбы, даже не один раз спасали их от смерти. Впоследствии стало известно, что преследовавший великого князя Сергея Александровича революционер Каляев несколько раз подбегал с бомбами в руках к великокняжеской карете, но, видя в ней с великим князем Сергеем Александровичем детей его брата, отказался от своего намерения, боясь пролития крови невинных детей.
Первым этапом нашего путешествия, в котором великого князя Павла Александровича, кроме меня, сопровождал адъютант Ефимович, был Кобург, куда великий князь ехал повидаться со своей сестрой Марией Александровной, герцогиней Кобург-Готскою. Однако пребывание наше здесь было очень кратковременным. Великий князь Павел Александрович стремился в Италию к солнцу и теплу, которых так требовал его измученный недугом и горем организм. Увы, во время этого путешествия нам не посчастливилось: мы побывали в Неаполе, Флоренции, Риме, Венеции, и всюду нас преследовали холод и дождливое ненастье. Великий князь все время нервничал, жаловался на погоду и нигде ему не нравилось. Действительно, осень в этом году на юге, как на грех, задалась особенно непогодливая. Мы пробыли в отсутствии около двух месяцев и к рождественским праздникам вернулись в Петербург.
Несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, сопровождавшие нашу поездку, она все же через некоторое время принесла долю пользы великому князю Павлу Александровичу: он сделался много бодрее и веселее, здоровье и самочувствие его также несколько улучшились.
С тех пор великий князь ездил за границу каждую осень. Военная служба не препятствовала ему в этом: командовавший до женитьбы эскадроном лейб-гвардии гусарского полка, стоявшего в Царском Селе, великий князь состоял теперь командиром лейб-гвардии Конного полка и с разрешения Государя Императора мог отлучаться от своей части на более или менее продолжительное время. Из заграничных путешествий отмечу здесь особо вторичную поездку в Кобург, где состоялась помолвка будущего императора Николая II с принцессой Гессен-Дармштадтской - Алисой. Было это великим постом 1894 года. Сюда съехались все великие князья, присутствовал также и великий князь Константин Константинович, который в ту пору командовал Преображенским полком. Великий князь вызвал для участия в богослужениях маленькой домовой православной церкви своих полковых певчих из Петербурга в Кобург.
Особенно памятна мне первая моя встреча здесь с будущей императрицей. Великий князь Павел Александрович поручил мне доставить ей ценный от него подарок. Я отправился в занимаемое ею помещение Кобургского дворца и застал ее в одной из тесных дворцовых гостиных. Сидела она на диване вместе со своим женихом и при виде меня как-то сконфузилась и отошла к окну, ничего мне не сказав. Наоборот, будущий император приветствовал меня очень ласково:
- А, милый Волков, что скажешь хорошего?
Я доложил о цели моего прихода, и тогда Цесаревич пригласил подойти свою невесту, объяснил ей, кто я таков, и зачем явился. Она, по-видимому, была рада подарку и милостиво отпустила меня, дав мне на прощание поцеловать руку.
В Кобурге мы пробыли около трех недель, весело и разнообразно. Особенно оживлял собравшееся там общество своею веселостью и подвижностью великий князь Владимир Александрович. Там же видел я впервые императора германского Вильгельма II . Он держал себя не только скромно, но, по временам, прямо заискивающе. Дело доходило до того, что он самолично помогал надевать пальто великим князьям. Вообще чувствовалось, что он выбивается из сил, чтобы понравиться русской царской семье. Но особенных симпатий у нее он, кажется, не завоевал.1
г---------------------------------------------------
1 Штрих, приведенный здесь автором, совпадает с характеристикой Вильгельма II, сделанной другими близко знавшими его лицами: принцессою Луизой Саксонской, княгинею Радзивилль и др. Е.С.
L___________________________________________________
С наступлением осени того же 1894 года великий князь Павел Александрович совместно с великим князем Сергеем Александровичем стал собираться в Англию. Дело в том, что в то время возник проект женитьбы великого князя Павла Александровича на одной из английских принцесс. Все было приготовлено уже к нашему отъезду - уложены сундуки и чемоданы, когда из Ливадии была получена телеграмма, извещавшая о том, что пребывавший там на излечении император Александр III находится в опасном положении. Спешно переупаковали вещи и немедленно выехали в Крым.
Здесь скажу несколько слов о моих встречах с императором Александром III. Они не были часты, потому что Государь вообще довольно редко бывал у великого князя Павла Александровича. Так, иногда приходил он в его апартаменты в Зимнем дворце переодеваться после парадов на Дворцовой площади. Но это были мимолетные посещения. Вообще же император Александр III видался с великими князьями регулярно и еженедельно: так было заведено, чтобы вся царская семья съезжалась в субботу вечером в Гатчину и там проводила весь воскресный день.
В Ливадии мы пробыли всего-навсего около недели. Здесь застали мы последние дни императора Александра III. Ливадийский дворец был полон медицинскими светилами, собравшимися со всего мира, но они не могли уже доставить облегчения угасавшему государю. Среди врачебных знаменитостей обращал на себя внимание своими странностями профессор Захарин. Между прочим, он не мог сделать по дворцовым комнатам нескольких шагов без того, чтобы не сесть для отдыха. Поэтому по пути следования его в спальню императора ему ставили целый ряд кресел.
Тогда же, по желанию государя, вызван был в Ливадию и отец Иоанн Кронштадтский. Мы все встречали его и подходили под благословение. Все шло благополучно, пока не приблизился к нему один из ливадийских дворцовых служителей. Преподав ему благословение, отец Иоанн вдруг сказал, пристально глядя на него:
- А тебе - ночь темная...
Можно себе представить, как был поражен напутствуемый такими словами, если принять во внимание, что отец Иоанн Кронштадтский был широко известен в народе, как провидец будущего. Но, к счастью, наши сомнения и опасения оказались лишенными оснований: на этот раз прорицание отца Иоанна Кронштадтского не сбылось.
Утром 20 октября 1894 года великий князь Павел Александрович вернулся из
опочивальни государя и сообщил мне и другим своим слугам, что все
кончено. На наш вопрос, можно ли нам пойти проститься с почившим
императором, великий князь отвечал утвердительно. Поодиночке входили мы,
пораженные горем, в государеву спальню. Царь не лежал еще на кровати, но
сидел, одетый в халат, в глубоком кресле, по-видимому, в том самом
положении, в котором застала его смерть. Около него, обнимая его, сидела
императрица Мария Феодоровна. Мы, склоняясь, целовали руку почившего
монарха и, поклонившись государыне, выходили из комнаты. В тот же день
вечером мы присутствовали на панихиде по Александру III. Затем принесли
присягу новому императору Николаю II , и на следующее утро выехали из
Ливадии в Петербург.
В гостях у королевы Виктории. - Поездка в Москву на коронацию. - Подробности коронования императора Николая II. - Впечатления от Ходынской катастрофы
Летние месяцы следующего 1895 года побыли мы за границей, причем побывали в Англии в гостях у престарелой королевы Виктории в замке Виндзор. Время было проведено здесь великим князем Павлом Александровичем в самом тесном семейном кругу.
Особенно памятны мне воскресенья, которые протекали у нас в летней резиденции королевы Виктории. В послеобеденное время и английская королева, и высокие ее гости со своими свитами выходили на обширную садовую площадку, причем королева Виктория занимала место в центре полукруга, сидя в кресле на возвышении, и тогда начиналось оживленное веселье: слуги и служанки, одетые в шотландские национальные костюмы, в течение нескольких часов танцевали шотландские танцы.
Вспоминаю еще одно своеобразное местное обыкновение. Ежедневно, в 9 часов утра, под окнами дворца появлялись шотландские музыканты и игрою на национальных музыкальных инструментах пробуждали королеву от сна.
Из Виндзорского замка гости ездили на охоту на оленей в горы. Приехав в охотничий замок и переночевав в нем, рано утром выезжали на охоту. Все охотничьи трофеи привозились к замку и здесь принимались егерями, которыми и сохранялись отдельно для каждого охотника.
После обеда, в 9 часов, в охотничьем замке зажигали иллюминацию, и при ее свете были устроены танцы егерей и местных жителей. Принимали участие в этих танцах и гости. Танцы сопровождались обменом поцелуями между кавалерами и дамами. Продолжались танцы всю ночь. На другой день вернулись в Виндзорский замок.
Целью посещения Англии было продолжение начатого, то есть сватовства великого князя Павла Александровича к одной из английских принцесс. Однако окончилось оно ничем, так как великий князь и принцесса, что называется, не сошлись характерами. К началу осени мы снова были в Петербурге.
По возвращении нашем домой жизнь вскоре вошла в обычную колею и потекла однажды заведенным порядком. По-прежнему великий князь избегал шумных увеселений и отдавался весьма ревностно занятиям в лейб-гвардии конном полку. Они отвлекали его от мыслей о неудавшейся семейной жизни и успокаивали его расшатанные нервы.
Аккуратно присутствовал он на полковых ученьях, принимая живое участие в жизни своего полка. Кроме присутствования на обычных полковых праздниках, которое было обязательным, великий князь Павел Александрович регулярно раз в неделю ездил также и на полковые обеды.
Так незаметно подошла весна 1896 года. Мне пришлось снова сопровождать великого князя Павла Александровича, на этот раз в Москву, на коронационные торжества. Остановились мы, по обыкновению, у великого князя Сергея Александровича. На этот раз великий князь Павел Александрович ехал в сопровождении детей, при которых состояла воспитательницей госпожа Джунковская, сестра того самого Джунковского, который играл впоследствии довольно видную роль в высшей русской бюрократии.
В Москве у великого князя Павла Александровича было много хлопот. По поручению молодого государя он должен был ежедневно встречать приезжавших на коронацию иностранных высоких гостей, всякий раз переодеваясь в соответствующий иностранный мундир. Так протекло около недели, и наступили сами коронационные дни.
Не стану здесь описывать подробностей Коронационных торжеств. О них рассказывалось до меня уже много раз. Отмечу только, что мне удалось наблюдать церемонию традиционного переезда государя из Петровского дворца в Кремль накануне самой коронации. Царь ехал верхом, обе же царицы - в экипаже, восторженно приветствуемые народом.
На другой день я смотрел торжественное шествие от Красного Крыльца к Успенскому собору и обратно, в Кремлевский дворец. Попытался я было проникнуть в Успенский собор, но там была такая неимоверная давка, что я предпочел возвратиться в Кремлевский дворец. Через несколько минут после меня туда пришел великий князь Павел Александрович и сообщил, что сейчас прибудет государь император, которому нужно помочь переодеться.
Действительно, вскоре вошел в свои покои император Николай II. Я принес ему свои поздравления, за что он поблагодарил меня с обычною своею ласкою. Был он очень бледен и утомлен, но расположение духа у него было хорошее.
- Посмотри, Волков, что со мною сделали, - обратился он ко мне и показал сначала мундир, а затем сапоги с особо мягкими подошвами.
Мундир и подошвы сапог государя имели заранее сделанные отверстия, через которые было совершено таинство миропомазания. Переодевшись, государь велел убрать мундир и сапоги, которые должны были храниться, как святыня и в качестве исторической реликвии. Последовавшие затем балы, приемы и празднества были омрачены катастрофой, происшедшей на Ходынском поле.
В самый день несчастья я пошел прогуляться по направлению к Ходынке и встретил немало народа, шедшего с места происшествия и несшего оттуда царские подарки. Но странное дело, никто не говорил о катастрофе, и узнали мы о ней только на другой день утром в генерал-губернаторском доме, куда прибыл со специальным докладом московский обер-полицеймейстер Власовский. Великий князь Сергей Александрович был сильно подавлен случившимся: он приказал Власовскому приезжать каждый час и подробно доносить о ходе расследования причин катастрофы.
Затем началась обычная в таких случаях волокита: обер-полицеймейстер Власовский сваливал свою вину на великого князя Сергея Александровича, последний считал причиною бедствия бездействие министра двора графа Воронцова-Дашкова.
Император Николай II принимал деятельное участие в Разбирательстве дела о виновниках Ходынской катастрофы, и в результате оказалось, что либо великий князь Сергей Александрович, либо граф Воронцов-Дашков должны подать в отставку. Тогда решительное давление на государя оказал великий князь Владимир Александрович, заявивший, что все великие князья покинут свои посты, если великий князь Сергей Александрович вынужден будет выйти в отставку.
Император Николай II уступил, и от должности был отстранен Власовский. Некоторое время спустя оставил свое место и граф Воронцов-Дашков. В дни, следовавшие за Ходынской катастрофой, мне самому приходилось наблюдать кошмарное зрелище подвод, развозивших по покойницким трупы с Ходынского поля, наваленные, как бревна, и полуприкрытые брезентами и рогожами.
Коронационные торжества закончились блестящим балом у французского посла, а вслед за тем начался разъезд из Москвы высочайших особ и их свит.
Много раз мне приходилось и читать и слышать, что народ будто бы
усматривал в Ходынской катастрофе предзнаменование несчастливых дней
будущего царствования императора Николая II. По совести могу сказать, что
тогда этих толков я не слыхал. По-видимому, как часто бывает, особенно в
подобных случаях, такое толкование Ходынскому происшествию дано было
значительно позже, так сказать, задним числом. У нас ведь вообще любят в
катастрофических событиях усматривать скрытый, таинственный смысл.
Знакомство великого князя Павла Александровича с О. В. Пистолькорс. - Заграничная поездка с нею. Болезнь великого князя. Поиски возможностей брака. - Запутанность отношений. - Великий князь Павел Александрович покидает Россию. - Италия. - Благословение великого князя на брак. - Бракосочетание в Вероне.
Через некоторое время после нашего возвращения из Москвы произошло знакомство великого князя Павла Александровича с госпожей О. В. Пистолькорс, урожденной Карнович. Знакомство это, как известно, сыграло значительную роль в жизни великого князя. Муж госпожи Пистолькорс был однополчанин великого князя. Знакомство с его супругой, если не ошибаюсь, произошло на обеде, данном Пистолькорсом великому князю.
Почти в то же время завязался у великого князя роман с его будущей супругой. Мне ничего об этом тогда известно не было. Открылось это в период обычного нашего осеннего путешествия за границу. Великий князь ехал в своем вагоне, тогда как госпожа Пистолькорс занимала место в отдельном купе 1 класса. На это обстоятельство обратили мое внимание, и я стал приглядываться к тому, что же будет дальше. Вскоре наша спутница стала запросто приходить в великокняжеский вагон.
В Париже великий князь и госпожа Пистолькорс жили в одном и том же отеле, но, конечно, в различных помещениях. Отсюда они часто предпринимали более или менее продолжительные совместные прогулки. Это заграничное путешествие особенно закрепило близость между ними.
По возвращении в Петербург свидания их стали обычным явлением, причем то великий князь обедал у Пистолькорс, то госпожа Пистолькорс приезжала к великому князю Павлу Александровичу, обычно вечером, после позднего нашего обеда.
В следующем году великим князем была предпринята довольно продолжительная поездка на юг Франции для морских купаний. Великий князь на этот раз ехал в тесном семейном кругу, с детьми, в сопровождении госпожи Джунковской и детского врача С. А. Острогорского.
Мы, признаться, думали, что на этот раз госпожа Пистолькорс не будет нашей спутницей, но ошиблись в наших предположениях. Она прибыла на место нашего пребывания несколько позднее нас, но опять-таки поселилась от нас отдельно. Кажется, великий князь сознавал ложность создавшегося положения и на этой почве стал нервничать все более и более.
Вскоре по приезде в Петербург он заболел тяжелой формой нервной экземы и вынужден был отправиться для лечения в Берлин. Теперь госпожа Пистолькорс находилась при нем безотлучно, усердно ухаживая за больным.
Из Берлина переехали мы в его окрестности, где та медицинская знаменитость, у которой лечился великий князь, имела собственную санаторию. Здесь мы заняли отдельный небольшой дом, и великий князь Павел Александрович пользовался целебными ваннами. Отсюда же он ездил в берлинскую клинику на перевязки. Постепенно стало ему делаться лучше.
Между прочим и на этот раз мне довелось исполнять медицинские обязанности. Имея в виду наш скорый отъезд из Берлина, профессор, лечивший великого князя, в четыре или пять уроков научил меня перевязывать пораженные экземой места и уверял потом, что я накладываю повязки не хуже, чем он сам. Так пришлось мне снова состоять в роли фельдшера при великом князе Павле Александровиче.
Великий князь был крайне расстроен этими неудачами, и его снова постигла обычная болезнь. Но на этот раз нервная его система оказалась пораженной весьма серьезно, и он значительное время находился в опасном положении. Госпожа Пистолькорс ревностно ухаживала за ним, причем даже спала в кабинете великого князя на диване.
Тогда же и проявилось в ней своеобразное суеверие из числа господствовавших в семье Карнович. Так ежедневно и собственноручно госпожа Пистолькорс ставила под кровать великому князю ярко начищенный медный таз, наполненный водою, по-видимому, считая это симптоматическим средством против недуга, постигшего дорогого ее сердцу больного. Такими же странными привычками отличалась и мать госпожи Пистолькорс: так, например, молясь в церкви, она никогда не ставила свечки к образу, как все люди, но почему-то обжигала свечу прежде, чем ее поставить, со всех сторон.
Последующие два путешествия за границу были вызваны намерением великого князя вступить в морганатический брак с госпожей Пистолькорс.
Сначала мы побывали в Берлине, в Париже, затем объехали Италию. Великого князя сопровождали его адъютанты Лихачев и Ефимович. На Лихачева была возложена задача найти за границей православного священника, который согласился бы обвенчать великого князя. Однако все поиски оставались тщетными, и в Петербург пришлось вернуться ни с чем.
Мне трудно описать все изменения, которым подвергались отношения между великим князем Павлом Александровичем и госпожею Пистолькорс. Многое, правда, я наблюдал сам, кое-что слышал от других и скажу по этому поводу следующее. Сначала на браке настаивала госпожа Пистолькорс. Великий же князь уклонялся даже от самых разговоров на эту тему. Напрасно ссылалась она на примеры, в частности, на морганатический брак императора Александра II и светлейшей княгини Юрьевской. На великого князя доводы эти не действовали...
Тогда в дело вмешался сам Пистолькорс. Он предложил жене продать Петербургский дом и принадлежавшее им имение в Финляндии и переехать на жительство за границу. Госпожа Пистолькорс стала колебаться, но муж ее категорически заявил, что он никому не позволит "трепать свое честное имя по панели". Великого князя слова эти задели за живое, и он бесповоротно решил жениться на госпоже Пистолькорс.
Затем состоялась последняя, так сказать, свадебная поездка за границу великого князя Павла Александровича.
Прежде всего он привел в известность свои денежные средства. Оказалось, что он располагает шестью миллионами золотых рублей. Из них великий князь взял себе три миллиона, три же миллиона оставил детям. Капиталы великого князя были в процентных бумагах. Их уложили в большой чемодан и поручили мне на хранение. Деньги повезли мы в Берлин, причем, помнится, мы с моим помощником чередовались при их охране.
В Берлине, когда прибыл туда управляющий конторой великого князя полковник Долинский, деньги были пересчитаны вновь, приглашен был представитель одного из крупнейших местных банкирских домов, и деньги помещены были на текущий счет в один из берлинских банков. Впоследствии некоторые лица упрекали великого князя за то, что он увез деньги из России. На это великий князь Павел Александрович отвечал следующее.
- Я смог составить себе состояние в шесть миллионов только потому, что, не в пример прочим, жил скромно и бережливо. Детям же я оставил не меньше того, что в свое время отец мой оставил мне.
Из Берлина мы отправились в Италию и остановились во Флоренции. К этому времени госпожа Пистолькорс уже получила формальный развод, и адъютант великого князя Лихачев продолжал энергично искать православного священника, который согласился бы совершить таинство бракосочетания. В конце концов ему удалось это. Был найден священник грек, согласившийся за крупную сумму обвенчать великого князя.
Тогда нам было официально объявлено о предстоящем браке, и должен сказать, что известие это сильно удивило всех нас, особенно близких к великому князю. Мне же предстояли еще большие испытания.
В этот же день Лихачев передал мне, что великий князь просит меня подписать акт, удостоверяющий факты: вдовства великого князя Павла Александровича и развода госпожи Пистолькорс. Напрасно я уклонялся от исполнения этого предложения, ссылаясь на возможность недовольства со стороны императора Николая II. Лихачев был настойчив и упорен. Мне пришлось уступить. Кроме меня, Лихачева и Ефимовича, акт этот подписал один из знакомых великого князя, фамилия которого совершенно изгладилась из моей памяти. Спустя два дня, рано утром ко мне неожиданно вошел великий князь Павел Александрович и обратился ко мне со следующими словами:
- Я здесь на чужбине, и у меня нет ни близких, ни родных. Благослови же меня, Волков, на предстоящий брак.
Я благословил великого князя. Оба мы горько заплакали и потом обнялись горячо.
Бракосочетание великого князя Павла Александровича состоялось в Вероне,
и я на нем не присутствовал. После него молодые вернулись во Флоренцию.
Опала великого князя Павла Александровича. - Лишение прав. - Моя разлука с великим князем. - Мои мытарства. - Философов и его чрезмерное усердие. - Возвращение на придворную службу. - Попытка великого князя Павла Александровича вернуть меня к себе.
В Италии великий князь Павел Александрович после свадьбы пробыл до поздней осени. В ноябре же месяце мы прибыли в Париж.
За несколько дней до 6 декабря, дня тезоименитства Государя Императора, великий князь велел мне приготовить генерал-адъютантский мундир, прибавив при этом, что он намерен быть в указанный день на богослужении в посольской церкви. Я исполнил его приказание и был наготове. Накануне 6 декабря великий князь получил из русского посольства какой-то пакет, адресованный ему в собственные руки. О содержании пакета великий князь не сказал никому ничего.
На другой день Ефимович прислал ко мне спросить, поедет ли великий князь в церковь. Я отвечал утвердительно. Через несколько времени Ефимович вторично прислал спросить меня о том же самом. Так как приближался час начала церковной службы, то я решился напомнить самому великому князю. На мой вопрос: наденет ли он сегодня приготовленный мною мундир, великий князь с горечью отвечал:
- К сожалению, его у меня нет...
Тогда мы узнали, что министр императорского двора сообщил нашему посольству в Париже для извещения великого князя о том, что он лишается всего, вплоть до военного звания включительно.
Несколько дней спустя получено было второе письмо, которое поразило великого князя Павла Александровича новым ударом: в нем сообщалось, что у него отнимается шефство в полках и двор его подлежит расформированию.
Тогда великий князь решился на крайнее средство: он обратился с письмом к великому князю Владимиру Александровичу и просил его, как старшего брата, о заступничестве и, в частности, о сохранении за ним шефства в полках, ссылаясь на то обстоятельство, что шефство было дано ему покойным его отцом, а не императором Николаем II.
Вскоре получена была ответная телеграмма великого князя Владимира Александровича: - "Вступая в брак, ты делал это, не спросясь старшого брата. Бог тебе судья".
После этой депеши великий князь Павел Александрович понял, что дело его в данный момент безнадежно, и решил снова вернуться в Италию. Мы возвратились во Флоренцию и приступили к поискам подходящего помещения. Вскоре оно было найдено, именно - вилла графа Бутурлина в окрестностях Флоренции.
Но недолго пришлось мне пожить здесь: всего каких-нибудь 3-4 недели, а то и того меньше. Великий князь Павел Александрович уже несколько раз намекал мне на то, что я заслужил себе отдых, но я не придавал этим словам его серьезного значения. Во Флоренции же он прямо заявил мне, что дает мне отпуск, вследствие чего я через 2-3 дня могу отправиться в Россию. При этом выяснилось, что великий князь оставляет при себе только Ефимовича и Лихачева. На мой вопрос, когда же мне надлежит вернуться, великий князь Павел Александрович отвечал уклончиво, что о времени моего возвращения он напишет мне своевременно сам.
Я приехал в Петербург. Прошло немало дней, я все ждал письма от великого князя, но тщетно. Наконец, меня вызвал к себе заведывавший его двором генерал Философов. Он объявил мне об окончательном расформировании двора великого князя и оставлении меня за штатом, при этом мне была назначена пенсия в размере 25 рублей в месяц и предоставлено казенное помещение на Алексеевской улице для жительства.
Раз уже зашел разговор о Философове, не могу не рассказать анекдот, происшедший с генералом и вызвавший немалую на него досаду великого князя Павла Александровича. Дело было еще при жизни великой княгини Александры Георгиевны. Однажды, после обеда, она со своим супругом стояла у окна дворца и наблюдала движение публики на набережной Невы. Около них находился и Философов. Вдруг внимание великой княгини было привлечено одной из проходящих дам с прехорошенькой собачкой на руках.
- Как мне хотелось бы иметь точно такую же прелесть, - сказала великая княгиня, провожая глазами собачку.
Философов, не говоря ни слова, беззвучно исчез из комнаты и, несколько минут спустя, торжествующий, вернулся с собачкой на руках. Оказалось, что Философов послал швейцара взять у дамы собачку. Когда тот исполнил приказание, то Философов принес отнятую собачку великой княгине. Можно себе представить при этом конфуз великокняжеской четы и удивление Философова, которому было приказано возвратить собачку по принадлежности. По одному этому факту легко судить, какими способностями отличался Философов.
Между тем мои личные дела шли все хуже и хуже. Не успел я устроиться как следует на Алексеевской улице, как меня вызвал к себе управляющий великого князя Павла Александровича, полковник Долинский и предложил мне очистить квартиру, так как дом этот был великим князем продан. Взамен была мне предоставлена квартира, также в казенном доме, на Галерной улице, но вскоре я был выдворен и оттуда. Пришлось переехать в частное помещение и занять выжидательное положение до тех пор, пока не представится удобный случай напомнить деликатным образом о себе. Случай этот явился и притом совершенно независимо от моей воли. В Петербург приехал великий князь Сергей Александрович для того, чтобы навестить детей своего брата. Он вызвал меня во дворец и стал расспрашивать о моем житье-бытье. Ничего о себе утешительного я рассказать, конечно, не мог. Великий князь Сергей Александрович обещал при первой возможности определить меня снова на место в придворное ведомство.
Возможность эта представилась на торжествах по случаю открытия мощей святого Серафима Саровского. Великий князь Сергей Александрович нашел подходящий случай напомнить обо мне Государю. Император Николай II выразил свое изумление по поводу моего неустройства и посетовал на то, что никто не сказал ему об этом раньше. Тотчас же состоялось распоряжение принять меня на службу ко двору. После соответствующих переговоров со стоявшим во главе гофмаршальской части графом Бенкендорфом и его помощником Аничковым я принят был на службу вице-гоф-фурьером. С этих пор судьба моя оказалась тесным образом связанной с царским дворцом.
Замечу, между прочим, что значительно позже великий князь Павел Александрович сделал попытку снова вернуть меня к себе на службу. Это было уже после амнистии великого князя, которому было разрешено прибыть в Россию для присутствования на погребении убитого революционерами великого князя Сергея Александровича.
Через управляющего конторой великого князя Павла Александровича - Долинского мне было сделано предложение возвратиться на службу к великому князю Павлу Александровичу. Я не счел возможным дать на это ответ, не переговорив с графом Бенкендорфом. Последний выразил удивление по поводу моего колебания в этом вопросе и тотчас же переговорил с Государем. Император велел спросить меня, чем именно не нравится мне моя теперешняя служба, на что я ответил, что положением моим я вполне удовлетворен и, если допускал возможность перехода к великому князю Павлу Александровичу, то единственно "по старой памяти".
Государь мне предложил еще хорошенько обдумать мое решение, прибавив при
этом, что ему было бы жалко расстаться со мною. Кроме того, в этих
переговорах почувствовалось мне и некоторое недовольство мною. Я
подумал, подумал, - и остался. Несмотря на это решение, отношения мои к
великому князю Павлу Александровичу нисколько не изменились к худшему.
Девятое января 1905 года. - Витте и манифест 17 октября. Первая Государственная Дума. - Впечатления от Столыпина. - Столетие Отечественной войны. - Трагическая гибель Столыпина в Киеве.
Многие исторические события, которых я был свидетелем, за давностью времени изгладились из моей памяти, и я могу рассказать о них только в самых общих чертах, Так, например, довольно смутно вспоминаю я день 9 января 1905 года. В это воскресенье я не был дежурным в Зимнем дворце и, проходя по Невскому, встретил процессию со священником Гапоном во главе, направлявшуюся к Зимнему Дворцу. За нею следовала большая толпа народа. Однако все это шествие было основано на недоразумениях, так как государя, которого так хотели увидеть манифестанты, вовсе не было в Зимнем Дворце. Он находился в этот день в Царском Селе.
Против манифестантов была двинута на усмирение Конная Гвардия, но военным действиям предшествовали продолжительные уговоры успокоиться и разойтись. Особенно горячился при этих переговорах священник Гапон с крестом в руках.
После того, как убеждения не подействовали, произведен был в толпу залп холостыми зарядами. Когда же и это не оказало влияния, то дан был уже настоящий залп, после которого толпа рассеялась, оставив на тротуарах и на площади немалое число убитых и раненых.
В тот же неспокойный 1905 год довелось мне неоднократно видеть Витте. Он подавлял своей дородной солидностью. Будучи очень высокого роста, он отличался медлительностью движений и спокойствием всего своего внешнего облика.
От Витте естественен переход к манифесту 17 октября 1905 года, о свободах. Составлялся он в Петергофе, причем выработка его текста была весьма продолжительной. Кроме ближайших к государю лиц, здесь присутствовал Фредерикс, внесший в текст манифеста много поправок, а также флигель-адъютант Орлов, впоследствии состоявший при особе великого князя Николая Николаевича на Кавказе. Этого Орлова1 не следует смешивать с другим Орловым, лейб-уланом, известным своей жестокостью при усмирении Прибалтийского края. Одно время он был близок ко двору, но впоследствии был устранен и умер от чахотки.
г---------------------------------------------------
1 Опала его была вызвана также отрицательным отношением к Распутину. - Е.С.
L___________________________________________________
Составление манифеста носило очень конспиративный характер. Когда текст его был готов, Государь внимательно прочитал его, перекрестился и поставил под ним свою подпись.
На торжестве открытия Первой Государственной Думы мне быть не пришлось. Ни о ком из перводумцев у меня воспоминаний не сохранилось. Но живо помню приезд С. А. Муромцева с думской делегацией в Царское Село. Это было в самом начале существования Государственной Думы, когда к личности Муромцева было особо внимательное отношение. Но нам, привыкшим к блеску расшитых придворных и военных мундиров, было как-то странно на фоне их видеть скромные черные фраки думских депутатов.
Помнится, летом того же года довелось мне увидеть первый раз Столыпина. Дело было в финских шхерах, на яхте "Штандарт", куда Столыпин вскоре после назначения прибыл с докладом к Государю.
Я был дежурным и мог наблюдать сцену знакомства Столыпина с приближенными Государя.
После беседы с императором Столыпин вошел в столовую, в другом конце которой, столпившись у закусочного стола, ожидали выхода Государя свитские офицеры. Там же находились граф Фредерикс и морской министр. При появлении Столыпина все взоры обратились на него. Высокий, статный, красавец собой, он спокойно стоял посреди столовой, озирая толпу придворных. После кратковременного замешательства к Столыпину подошел Фредерикс и представил одного за другим всех присутствующих. На окружающих сильная личность Столыпина сразу же произвела глубокое впечатление.
Вскоре в столовую вышли Государь с Государыней и заняли места за обеденным столом. Столыпин во время обеда сидел рядом с императрицей и оживленно с нею разговаривал. Вообще беседа велась исключительно между царской четой и премьером.
Много раз впоследствии приходилось мне видеть Столыпина у Государя и Государыни, но, насколько я заметил, при ласковом приеме, который был неизменно оказываем этому сановнику в царском дворце, интимности в отношениях с ним не было. С семьей же его отношения не поддерживались вовсе.
Вскоре после описанного обеда, в шхеры, на свидание с императором Николаем II прибыл император германский. По-видимому, ему хотелось также поближе познакомиться со Столыпиным. Впоследствии Татищев1 рассказывал мне, что Вильгельм II выражал большое удовлетворение по поводу этого знакомства и, подойдя после разговора со Столыпиным, сказал Татищеву следующую характерную фразу: - Вот если бы у меня был такой министр, я покорил бы всю Европу.
г---------------------------------------------------
1 Генерал Татищев, последовавший за царской семьей в ссылку, расстрелян большевиками. - Е.С.
L___________________________________________________
Кстати, по поводу императора Вильгельма должен упомянуть, что в описываемое время его отношения с нашим Государем значительно улучшились. Между ними происходили довольно частые встречи.
Вскоре после одного из посещений императора Вильгельма II государь
выезжал в Берлин на бракосочетание дочери германского императора,
выходившей замуж за датского принца.
Убийство П. А. Столыпина. - Опасения еврейских погромов. - Распоряжение Государя
Я сопровождал Государя в Киев. С некоторыми из служащих я жил в царском поезде. В момент происходившего 1 сентября убийства Столыпина, ничего не подозревая, я отправился погулять по Крещатику. Около театра мы со спутником заметили какое-то смятение, и один из чинов придворной охранной полиции сообщил нам, в чем дело. Не зная, что произойдет дальше, мы поспешили обратно в поезд.
На другой день я был на торжественном обеде и имел случай слышать разговор двух незнакомых мне генералов, которые рассказывали, что накануне произошло в театре. После того, как убийца Столыпина - Богров произвел выстрел в свою жертву и стал убегать, к нему бросились два офицера и, обнажив шашки, хотели зарубить его на месте. Их остановили, а Богрова спросили, знает ли он, на кого он покушался и не имел ли он намерения убить Государя. На это Богров ответил, махнув рукою:
- Все равно, кого-нибудь убить мне было необходимо.
Покушение на жизнь Столыпина вызвало настоящую панику среди еврейского населения, которое массами стало покидать город, опасаясь погрома за злодеяние их единоверца Богрова.1 На вокзале происходила невероятная давка, но тревога, по счастью, оказалась напрасной.
г---------------------------------------------------
1 Богров - "сотрудник" начальника Охранного Отделения - служил "на два фронта". Из Воспоминаний левого с.-ра М. Натансона следует, что Богров предложил ему (с.-рам) свои услуги для убийства Столыпина, но с.-ры не приняли предложения. - Е.С.
L___________________________________________________
На третий день после катастрофы состоялся наш отъезд из Киева. Я слышал, как при прощании с генерал-губернатором Треповым Государь строго наказывал ему, чтобы он ни под каким видом не допускал еврейского погрома и всеми силами поддерживал в городе спокойствие. Приказание Государя, как известно, соблюдено было в точности.
Из Киева мы выехали в Ливадию...
Столетняя годовщина Отечественной войны
Осенью 1912 года состоялось празднование столетия Отечественной войны.
После торжеств, имевших место в Москве, Государь и все принимавшие участие в торжествах, совершили поездку на Бородинское поле.
Здесь, после открытия памятника, состоялся в разбитых в поле палатках завтрак на довольно большое число лиц. После завтрака обходили могилы, осматривали старые укрепления. Служились многочисленные панихиды.
К вечеру были собраны старики, помнившие еще войну 1812 года.
Одна старуха, на вопрос Государя, сколько ей лет, ответила:
- Сто десять.
- Откуда ты это знаешь? - спросил Государь.
- Пойди, да в управе спроси: там тебе и скажут, - был ответ старухи. Государь засмеялся.
Приехали утром, уехали вечером, так что на Бородинском поле пробыли целый день. Государь ездил без императрицы, в сопровождении некоторых из детей.
Вечером, после обеда в поезд были позваны песенники. Из Ливадии, в 1912 году, вся царская семья прибыла в Царское Село.
Спокойно текла жизнь в царском доме. Государь просыпался около 8 ч. 30 м., в 9 часов пил один у себя в кабинете чай, после которого, до 10 часов, прогуливался по парку. С 10 часов принимал доклады до завтрака, который подавался в час дня и к которому иногда бывали приглашенные. За завтраком из трех блюд собиралась вся царская семья. После завтрака Государь занимался в своем кабинете, потом выходил к императрице, и они несколько времени проводили за чтением. Затем Государь с детьми прогуливался по парку, а после прогулки опять принимал явившихся к нему лиц. В 5 часов всей семьей пили чай. После чая, до обеда, каждый из членов семьи занимался, как желал: дети - обыкновенно уроками. В 8 часов подавался обед из четырех блюд. Вино (сливовицу) за обедом и завтраком по одной маленькой рюмке пил только Государь. Во время войны стол царской семьи стал гораздо скромнее, вина же к столу не подавали совершенно. Исключение делалось только в тех случаях, когда к столу бывали приглашенные. Только дети постоянно пили предписанное врачами Сен-Рафаэль.
После обеда, около 9 часов, все расходились: дети шли к себе наверх, Государь - в кабинет на час, просматривать бумаги, а затем возвращался обратно к императрице, с которой и проводил время до часу ночи за чтением и беседой. Иногда тут же присутствовала и А. А. Вырубова. В 11 часов пили чай.
Так обыкновенно текла жизнь в царском доме. Только в дни полковых праздников Государь часть дня проводил вне семьи и, если полк был расположен в Петрограде, завтракал, а если в Царском Селе, то обедал в полковых офицерских собраниях.
Дети вставали в 8 часов, пили чай и занимались до 11 часов. Учителя приезжали из Петрограда, в Царском Селе жили только Гиббс и Жильяр. Иногда после уроков перед завтраком совершалась недолгая прогулка. После завтрака - занятия музыкой и рукоделием.
Государыня вставала в 9 часов и в постели пила гоголь-моголь. Затем занималась в своем кабинете и принимала представлявшихся. После приема иногда совершала прогулку по парку в экипаже вместе с детьми или с какой-либо из фрейлин (графиней Гендриковой или баронессой Буксгевден). После завтрака, до чая Государыня занималась ручными работами или живописью. После чая - paбота до обеда или прием представляющихся.
Дети могли приходить к государыне во всякое время без предварительного о себе доклада.
Кроме двух (названных выше) фрейлин, при императрице находились: доктор Е. С. Боткин и гоф-лектрисса Шнейдер. За здоровьем наследника наблюдал доктор Деревенько.
Зиму и весну следующего, 1913 года провели в Царском Селе. Наследник часто хворал гемофилией.
С началом юбилейных празднеств трехсотлетия царствования дома Романовых поехали в Москву. Там были церковные торжества, встречи и приемы русских и иностранных делегаций. Из Москвы, через Нижний Новгород, поехали по Волге в Кострому и Ипатьевский монастырь. Оттуда - по Средней России, путем, которым следовал в свое время царь Михаил Федорович, опять в окрестности Москвы, связанные с воспоминаниями о деятельности первых царей рода Романовых (Переяславское озеро, подмосковные села и проч.). Везде - воодушевление населения, депутации.
После торжеств вернулись в Царское Село, оттуда в Крым. Зиму 1913-1914 г.г. спокойно прожили в Царском Селе.
Летом 1914 года в Петергофе и Красном Селе были большие празднества по случаю посещения английской и французской эскадр. После убийства в Сараеве австрийского эрц-герцога Франца-Фердинанда пошли слухи о возможной войне, но в царской семье они не вызвали тревоги. Тревога почувствовалась уже в середине июля, во время пребывания президента Пуанкаре. После одного завтрака президент неожиданно отбыл на эскадру, которая тотчас снялась с якоря и отплыла во Францию. Это дало повод к тревожной молве.1
г---------------------------------------------------
1 Я по старым парижским моим отношениям с Вивиани, который в качестве первого министра сопровождал Пуанкаре, был им принят во Французском Посольстве. Под влиянием этой общей тревоги я его между прочим спросил накануне отъезда ("не для печати") о положении вещей. Он мне ответил: "Одно могу Вам сказать, Семенов, до сегодняшнего утра пока благополучно, а что будет завтра, - совершенно не знаю!.." - Е.С.
L___________________________________________________
О начатой Германией войне объявил Государь в Красном Селе в присутствии генералитета, офицерства, а также только что окончивших военные училища молодых офицеров. В Красном Селе состоялся торжественный обед.
Возвратясь в Петергоф, Государь на другой день принял министров и занимающих руководящие посты военных. Состоялось совещание, после которого великий князь Николай Николаевич был назначен Верховным Главнокомандующим. После, в августе, Государь ездил по мобилизованным военным округам. До принятия на себя Верховного Главнокомандования Государь временами ездил в Барановичи, где находилась Ставка. Посетил также Государь и крепости.
После принятия Государем Верховного Главнокомандования и с переносом Ставки в Могилев я был назначен состоять в должности камердинера при императрице, которую я сопровождал при ее поездках. Когда императрица ездила в Ставку, то там проводила только день, осматривая госпитали и лазареты своего имени. Самый же большой госпиталь находился в Царском Селе.
Наследник жил сперва в Царском Селе, откуда ездил с императрицей в Ставку к Государю, в Могилев. Затем он подолгу оставался в Ставке, где жил только вдвоем с Государем.
Жизнь оставшихся в Царском Селе текла прежним порядком. Прибавилось лишь почти ежедневное посещение Государыней и великими княжнами лазаретов. Перед объездом лазаретов государыня и великие княжны заезжали помолиться в церкви Феодоровской и Знаменской Божьей Матери. Так продолжалось до последних месяцев 1916 года
Незадолго до убийства Распутина стало замечаться в связи с неудачами на войне, общее недовольство его вмешательством в дела управления и его влиянием на царскую семью.
В Государственной Думе по этому поводу произносились возбужденные речи. Во время пребывания в Царском Селе Государя бывали частые приезды для доклада председателя Государственной Думы М. В. Родзянко.
Запомнился мне один из его последних, может быть даже и последний приезд. Родзянко поручил скороходу отмечать время его пребывания в кабинете Государя, и когда он вышел из кабинета, скороход, принимая от него портфель, чтобы донести таковой до экипажа, сообщает о проведенном на докладе времени.
- Теперь это лишнее. Теперь все равно, все кончено... - заметил с горечью Родзянко.1
г---------------------------------------------------
1 Вот что мы читаем в 1 т. "Россия на переломе" П. Милюкова, стр. 22: "10 февраля (1917 г.) во время последней аудиенции председатель Думы был встречен холодно; царь нетерпеливо прерывал его доклад, а на повторные подтверждения об угрожающем положении в стране и о возможности революции ответил коротко: "Мои сведения противоположны, а если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, то будет распущена". - Е.С.
L___________________________________________________
Бывал у Государыни министр двора граф Фредерикс, знавший дела только своего министерства и ни во что другое не вмешивавшийся. С докладами к императрице во время отсутствия Государя являлся Горемыкин, а потом - сменивший его на посту премьера - Штюрмер. Бывал часто и Протопопов, производивший странное впечатление своими чересчур любезными манерами.1
г---------------------------------------------------
1 Автор совершенно верно подметил эту черту Протопопова, в которой я мог убедиться лично в Лондоне. Протопопов, с которым я до того был очень мало знаком, попросил меня помочь ему в приеме русскими парламентариями бельгийских парламентариев. Со второй же встречи он меня называл не иначе, как "дорогой друг..." (1916 г.). - Е.С.
L___________________________________________________
Распутин появился при дворе вскоре после тяжкого заболевания гемофилией наследника, во время пребывания царской семьи в Спале, кажется, в 1906 году.
Наследник был при смерти. Выздоровление казалось невозможным. Вся царская семья часто собиралась вместе и молилась о здравии болящего. Умильно служил священник отец Александр.
Императрице, которая была в большом горе, посоветовали просить помолиться некоего Распутина. Императрица послала ему телеграмму, на которую был получен ответ: "Помолюсь - и наследник будет здоров". Действительно, день спустя, здоровье наследника стало улучшаться. Вскоре после этого Распутин получил доступ к императрице, Это произошло в Царском Селе. О Распутине Государыне доложила Мария Ивановна Вишнякова, служившая во дворце няней. При ее посредстве Распутин и был допущен во дворец. Посещения его не были такими частыми, как об этом обыкновенно говорят: так, за три месяца моего бессменного дежурства при императрице, я видел у нее Распутина только дважды, причем посещения его продолжалось не более десяти минут.1
г---------------------------------------------------
1 Сведения, сообщаемые автором, совершенно верны. Но сейчас, когда "гнусные сплетни" уже оценены по достоинству и официально установлены даже врагами царицы, дело не в посещениях, а в его влиянии через ту же Вырубову, Головину и других на царицу, верившую в его благодать, которою он был осенен, когда в ее руках фактически была к концу 1916 г. сосредоточена вся государственная власть (см. Предисловие).
L___________________________________________________
При встречах с Государем Распутин целовал у него руку, Государь же -
руку Распутина.
Накануне революции
В декабре 1916 года Распутин был убит. Во дворец об этом сообщил Протопопов. Смерть Распутина произвела тяжелое впечатление на Государыню и некоторых из ее приближенных. Труп Распутина привезли в Царское Село и похоронили на участке за Феодоровским собором, там, где А. А. Вырубова хотела построить убежище для инвалидов. Хотела она и сама там жить: она была больная и к тому же хромая.
В убийстве Распутина принимал участие великий князь Дмитрий Павлович. Он, по решению государя, должен был быть выслан в Ташкент, где ранее находился в ссылке Великий князь Николай Константинович.
За Дмитрия Павловича просил государя его отец, великий князь Павел Александрович, а также и другие великие князья, особенно Николай и Александр Михайловичи. Но государь сказал:
- Убийц я не прощаю.
Дмитрий Павлович был выслан. Императрица даже не приняла великих князей, хотевших просить ее заступничества.
После этого великий князь Александр Михайлович вручил Государю письмо, подписанное многими великими князьями.
В феврале 1917 года прошли слухи о том, что что-то в Петрограде подготовляется. Государь почти постоянно находился в Ставке и только изредка приезжал в Царское.
Возникли забастовки. С докладом к императрице стал часто приезжать Протопопов. Однажды, после приема, он вышел от императрицы, зашел ко мне в дежурную комнату и сказал:
- Как будто начинается революционное брожение. Но мы успокоим.
Посещения Протопопова были частыми. После одного из них он вновь зашел ко мне и сказал, что Государыня приказала мне принимать от него, министра внутренних дел все секретные телефонные сообщения о ходе волнений и докладывать таковые императрице.
Сообщения эти делал или он сам, или его секретарь. Сообщения эти в течение первого времени были успокоительного характера. "Доложите Ее Величеству, что в Государственной Думе не благополучно: шум. Главное - ругают "старика" (Штюрмера)". (Это, очевидно, относится к 1916 году еще. Е.С.).
Я доложил.
- Ничего, пусть себе ругают, - заметила Государыня. На последующие сообщения: "Доложите, что опасности нет никакой", Государыня отозвалась:
- Какая же может быть опасность? Ничего не будет.
Такая уверенность не покидала императрицу до последнего момента.
События развертывались быстро, но до дворца доходили только глухие слухи. На другой день опять звонит Протопопов:
- В Петрограде бурно. Казаки понемногу переходят на сторону революционеров. Завтра решится все. Надеюсь, наша сила возьмет верх. Я приказал полиции занять посты на чердаках.
Я передал императрице доклад: "В Петрограде не все благополучно; казаки идут против правительства".
- Этого никогда не может быть: это ошибка.
- Ваше Величество, так докладывает министр внутренних дел.
- Никогда не поверю: казаки против нас не пойдут.
Скоро опять звонок Протопопова: "Доложите Ее Величеству, что, я надеюсь, мы устоим". Государыня на это заметила: "Конечно, это так и будет".
На следующий день звонит секретарь министра:
- Доложите Ее Величеству, что из некоторых тюрем стали выпускать арестантов. Литовский Замок горит. Горят и некоторые участки.
Я доложил.
- Что же делать? Посмотрим, что дальше будет... - сказала императрица, на которую эти известия подействовали несколько удручающе.
Это было последнее телефонное сообщение. После секретарь министра приезжал лично и сообщил, что горят участки, тюрьмы и суд. Это было последнее сношение с Петроградом.
Жизнь приостановилась. Дети лежат в кори, Государя нет, нет и вестей о нем.
В ожидании государя
Чтобы облегчить страдания болящих, укрепить их, подняли из Знаменской церкви икону Божьей Матери. На пути следования иконы во дворец встретился солдат, посмотрел на икону, на священника и, обращаясь к последнему, сказал весьма грубо:
- Привык обманывать народ: до сих пор идолов носишь. - Это были первые проявления разнузданного настроения, непосредственно дошедшие до нас отзвуки революции.
Молебствие служилось в той комнате, где лежали больные. Хворали тяжело. К молебну сошлись придворные и служащие, которые, полные тяжелых скорбных дум, молились со слезами. По окончании молебствия священник благословил больных и по просьбе Государыни обошел с иконой весь дворец.
В первые дни революции приезжал от Государя генерал адъютант Н. И. Иванов, довольно долго беседовавший с Государыней.
Ожидаем приезда Государя, получив верные сведения, что Государь из Ставки выехал.
Для встречи Государя из Петрограда приехал флигель-адъютант граф Замойский. Он дожидался приезда Государя и, сидя в дежурной комнате в креслах, дежурил по ночам вместе со мною.
В одну из таких ночей граф Замойский узнал от дежурного офицера, что из Петрограда едет особым поездом вооруженная группа рабочих и других лиц громить дворец. Замойский, сообщив об этом мне, спросил, нужно ли беспокоить императрицу. Пообдумав, мы решили пока Государыне ничего не говорить. Пообождав несколько времени, Замойский переговорил с кем надо по телефону и узнал, что поезд прошел мимо Царского. Так все обошлось благополучно.
В один из первых дней революции (еще до приезда Государя) Родзянко телефонировал графу Бенкендорфу о том, чтобы императрица и дети тотчас же уезжали из дворца: грозит большая опасность.
Граф Бенкендорф сообщил, что дети больны. Родзянко ответил:
- Уезжайте куда угодно и поскорее. Опасность очень велика. Когда горит Дом, и больных детей выносят.
Императрица позвала меня и рассказала об этом, прибавив в сильном беспокойстве:
- Никуда не поедем. Пусть делают, что хотят, но я не уеду и детей губить не стану.
Вскоре после звонка Родзянко, как бы для защиты дворца, явились войска, в первую очередь Гвардейский экипаж и стрелки Императорской фамилии. По желанию императрицы войска выстроились около дворца, и императрица вместе со здоровой еще великой княжной Марией Николаевной стала обходить солдат. После обхода граф Апраксин1 сказал:
- Как вы смелы, Ваше Величество. Как Вас встретили солдаты?
г---------------------------------------------------
1 Он за царем в ссылку не поехал. - Е.С.
L___________________________________________________
- Эти матросы нас знают. Они ведь и на "Штандарте" были, - ответила императрица.
На другой день, простудившись на морозе при смотре войск, слегла в болезни и Мария Николаевна.
Об отречении Государя стало известно во дворце из рассказов фельдъегеря, с которым генерал Алексеев, еще до отречения Государя, послал в Царское бумаги на его имя. Фельдъегерь передал бумаги мне и велел их хранить. Я доложил Государыне и просил ее распоряжения, так как положить бумаги в кабинет Государя, где никого нет, казалось неудобным. Государыня распорядилась сохранять бумаги в своем кабинете. На другой же день привезший бумаги фельдъегерь на словах передал об отречении Государя. Более точных сведений мы в то время не имели.
Спустя некоторое время во дворец приехал командир фельдъегерского корпуса и просил возвратить ему лично все привезенные из Ставки пакеты. Я доложил обо всем императрице. Государыня со слезами на глазах подтвердила известие об отречении и приказала возвратить бумаги полковнику. Больным детям об отречении Государя не сказали ничего.
До сих пор из Петрограда никто не появлялся. Но вот приехал генерал Корнилов вместе с несколькими офицерами, среди которых были Коцебу - офицер гвардейского уланского полка и полковник Кобылинский.1 Во дворце в это время находился гофмаршал Бенкендорф и церемониймейстер граф Апраксин.
г---------------------------------------------------
1 О Кобылинском см. "Воспоминания" Татьяны Евгеньевны Боткиной-Мельник. - Е.С.
L___________________________________________________
Корнилов просил доложить о нем Государыне, которая и приняла его в присутствии графа Бенкендорфа.
Корнилов сказал императрице, что на него возложена тяжелая обязанность объявить об аресте и просил Государыню быть спокойной: ничего не только опасного, но даже особых стеснений арест за собою повлечь не может. Корнилов попросил разрешения представить Государыне сопровождавших его офицеров.
Выйдя от императрицы, он объявил, что все окружающие царскую семью могут по собственной воле при ней остаться. Кто же не хочет, волен уйти. На принятие решения им было дано два дня, после которых для остающихся вместе с царскою семьей наступал также арест.
Комендантом был назначен Коцебу, а начальником охраны - полковник Кобылинский.
Императрица несколько растерялась и приказала позвать к себе великого князя Павла Александровича, которого не принимала уже в течение довольно долгого времени.
- Скажите, что сейчас же прибуду, - ответил по телефону великий князь.
Тотчас же по приезде он был принят императрицей.
- Ничего, поправим дела, - сказал великий князь, когда я спросил его мнения о создавшемся положении вещей. - Я сегодня не спал всю ночь. (Великий князь, по его словам, работал над проектом конституции).
Вскоре после этого в Ставку были отправлены два офицера передать Государю для подписания манифест о конституции. Возможно, что с ними были отправлены Государю и другие бумаги. Офицеры поехали в статском платье. Один из офицеров был Стессель, сын начальника обороны Порт-Артура. Из поездки этой ничего не вышло: посланные не смогли доехать до Государя.
Вскоре вторично явился генерал Корнилов вместе с А И. Гучковым и свитою. Опять по приказу императрицы вызвали великого князя Павла Александровича, который и приехал немедленно. Я доложил. Государыня велела просить всех к себе. Прием у Государыни продолжался минут 10-15.
По выходе великий князь обратился к генералу Корнилову с вопросом о надежности войск охраны. Корнилов1 уверил его в надежности.
г---------------------------------------------------
1 Таким образом, отпадают все вздорные слухи о поведении генерала Корнилова во время этих посещений Царского Села. Надо знать, что он считал Государыню одной из виновниц катастрофы. Когда 3 августа 1917 г. я ему представил приехавшего в этот день в Петроград А. Ф. Аладьина, генерал - тогда Верховный Главнокомандующий - между прочим сказал: "Возврата к прошлому быть не может. Государь человек без воли и потому, если он вернется на трон, то править будет она, и все пойдет по старому"... Корнилов, однако, говорил, что большевистская анархия приведет к монархии. - Е.С.
L___________________________________________________
Обратясь к Гучкову, великий князь сказал, что он не спросил его мнения потому, что Гучков, не будучи военным, не в состоянии тонко уловить настроения воинских частей.
Ожидаем приезда Государя. Принимаем все меры к тому, чтобы узнать что-либо, но ни откуда не имеем достоверных сведений.
Через некоторое время приехал А. И. Гучков. Прошелся по дворцу и мимо комнат императрицы, где собрались многие дворцовые служащие, в числе которых был и я. Один из сопровождавших Гучкова офицеров, явно нетрезвый, обратясь к нам, сказал:
- Вы наши враги, а мы ваши враги. Вы продажны.
Я отвечал ему.
- Вы ошибаетесь в нашем благородстве, милостивый государь.
Гучков даже не повернулся и сделал вид, что не заметил выходки пьяного прапорщика.
Были получены достоверные известия, что Государь в дороге и что скоро он прибудет во дворец.
Спустя неделю после первого посещения Корнилова приехал Государь. Произошло это 10 марта.
Около 10 часов утра собрались во дворце и нестройно встали в вестибюле какие-то офицеры. Дежурный по караулу офицер вышел наружу. Через некоторое время от железнодорожного павильона подъехал автомобиль Государя Ворота. были закрыты и дежурный офицер крикнул:
- Открыть ворота бывшему царю!
Ворота открылись, автомобиль подъехал ко дворцу. Из автомобиля вышли Государь и князь Долгоруков (генерал-адъютант Свиты).
Когда Государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это Государь. Только тогда все отдали ему привет.
Государь прошел к императрице. Свидание не было печальным. Как у Государя, так и у императрицы, на лице была радостная улыбка. Они поцеловались и тотчас же пошли наверх к детям.
Скоро Государь вернулся назад и приказал мне узнать, приехали ли во дворец прибывшие с ним из Ставки герцог Лейхтенбергский, Нарышкин и Мордвинов. От графа Бенкендорфа я узнал, что они "не приехали и не приедут". (Все трое, как только сошли с поезда, отправились по домам). Я доложил Государю, точно передав слова графа Бенкендорфа.
- Бог с ними, - был ответ царя.
До приезда Государя охрану дворца нес Сводно-Гвардейский полк. Как только приехал Государь, сводно-гвардейцы были заменены гвардейскими стрелками. В первый же день солдаты новой охраны убили в парке двух оленей. Возможно, что это произошло случайно, без всякого злого умысла.
В течение некоторого времени никто из членов правительства не заезжал во дворец. Первым приехал Керенский, небрежно одетый, в куртке. Об его приезде доложили Гocударю. Государь приказал пригласить к себе Керенского. У Государя Керенский пробыл недолго. Государь представил его императрице.
Керенского ожидали хотевшие его видеть служащие дворца. Один из них обратился к Керенскому со следующим:
- Александр Федорович, мы обращаемся к вам с просьбой об урегулировании квартирного вопроса: у одних из нас квартиры очень тесны, между тем как у других чересчур просторны.
- Хорошо, все устрою. До свиданья, - сказал Керенский и тотчас уехал. По-видимому, он чувствовал себя не вполне уверенно и казался смущенным...
Вышел Государь и обратился ко мне:
- Знаешь, кто это был?
- Керенский.
- Знаешь, как он ко мне обращался: то Ваше Величество, то Николай Александрович. И все время был нервен.
Письма и газеты доставлялись во дворец через коменданта Коцебу весьма аккуратно. Стал довольно часто наезжать Керенский. В последующие посещения он держал себя увереннее, чем в первый раз. И Государь стал отзываться о нем лучше. К поезду Керенского подавали царский автомобиль, украшенный цветами. Автомобилем управлял шофер Государя.
В течение всего времени пребывания Государя в Царском Селе Керенский во внутреннюю жизнь дворца не вмешивался и был весьма выдержан и корректен.
Был проект переезда царской семьи в Ливадию, но он остался невыполненным. Однажды Керенский сообщил Государю, что есть возможность отъезда в Англию и просил быть наготове. Не удался и этот план.1
г---------------------------------------------------
1 См. мое подробное исследование вопроса о неудавшемся отъезде Царской семьи в Англию в "Mercure de France", воспроизведенное в Введении к книге С. Н. Смирнова "Autor de l'Asassinat des Grands Ducs", изд. Payot. - E.C.
L___________________________________________________
Зашевелились большевики. От них исходили угрозы перевести царскую семью в Петропавловскую крепость. Узнали об этой угрозе и мы все. Вскоре неожиданно приехал Керенский, которого принял Государь. Пробыв короткое время у Государя, Керенский попросил приема у императрицы. Мы все ожидали, что он объявит о переводе в Петропавловскую крепость. Из комнат Государыни был слышен громкий, казалось, возбужденный, разговор. Но оказалось, что наша тревога была лишена оснований. Государыня после рассказывала, что Керенский шутил, балагурил, смеялся и что все слухи о переводе в Петропавловку вздорны. Впрочем, Керенский обратился к царской чете с просьбой по возможности проводить время раздельно, так как на этом настаивает совет рабочих и солдатских депутатов.
Приезжал однажды кто-то в форме полковника удостовериться, что Государь присутствует во дворце, а не уехал. Посетителя допустили лишь в коридоры дворца и дали увидеть Государя, проходившего в отдалении. Этим он удовлетворился и уехал.
Двадцать девятого июня был именинником великий князь Павел Александрович. В это время я был в отпуску, у семьи, в Царском. Попросил у полковника Кобылинского разрешения съездить в Петроград. Когда я прощался с царской семьей, то Государь и Государыня просили меня поздравить великого князя.
Я был у великого князя и передал поздравления. Великий князь много меня расспрашивал о жизни царской семьи. Я в свою очередь спросил великого князя, угрожает ли какая-нибудь опасность. Павел Александрович передал мне мнение бывшего у него коменданта Коровиченко (заменившего Коцебу): пока у власти временное правительство, безопасность обеспечена. Если же власть временного правительства падет и будет захвачена большевиками, ни за что ручаться нельзя.
Во дворце жила А. А. Вырубова и как сестра милосердия, ухаживавшая за детьми во время их болезни Ю. А. Ден. Был получен приказ немедленно выселить их из дворца. Коровиченко в это время временно передал свои обязанности Кобылинскому.
Мне было велено доложить Государыне, что Вырубову и Ден выселяют. На императрицу это известие подействовало удручающе, и она заплакала. Расставание было очень тяжелым: расстававшиеся плакали. Вырубову под вооруженной охраной увезли в тюрьму, в Петроград, Ю. А. Ден уехала на собственную квартиру.
Жизнь заключенной царской семьи текла весьма однообразно.
В марте лежал еще глубокий снег. Государь гулял по парку один в сопровождении дежурного караульного офицера. Иногда с Государем гулял также гофмаршал князь Долгоруков. Прогуливался Государь дважды в день. Сопровождавшими в прогулках Государя офицерами всегда оказывалась полная внимательность и предупредительность. Только однажды офицер шел за Государем в буквальном смысле слова по пятам, и Государь, с усмешкой, должен был отстранить его.
Когда караул менялся (это происходило постоянно во время завтрака царской семьи), то оба офицера - прежний и новый начальники караула - приходили к Государю. Однажды вошли оба офицера. Государь простился с уходящим и, здороваясь с вступающим вновь на караул, протянул офицеру руку. Тот, отступив демонстративно назад, отказался от рукопожатия. Государь подошел к нему, положил на плечо руку и ласково спросил:
- За что же, голубчик?
- Я из народа, - был ответ. - Вы не хотели протянуть народу руку, не подам ее и я.
Когда земля оттаяла, стали выходить на прогулку поправлявшиеся дети. Государь предложил желающим работать. Работали все: и семья, и свита, и служащие. Вначале работа состояла в копании гряд, на которых были посеяны разные овощи. Императрица не работала, но когда стало потеплее, лежала близ места работ на ковре. Иногда в это время к ней подходили солдаты, садились близко к ней и подолгу разговаривали.
Держали себя солдаты в присутствии царской семьи вполне прилично и только немногие позволяли себе курить в присутствии кого-либо из ее членов. Однажды солдат, стоявший на карауле внутри дворца, открыл находившийся в том же помещении сундук, из которого вынул две пары принадлежавших императрице башмаков. Он засунул башмаки в печь, но это было замечено, и виновник был открыт. Все другие поступки, доставлявшие некоторые неприятности царской семье и ее окружающим, надо приписать не злым намерениям, но неведению и невоспитанности. При осмотрах дворца, которые происходили только с соответствующего разрешения, солдаты вели себя всегда тихо, не позволяя себе ничего лишнего.
Когда на грядках все было посажено, Государь предложил срезать засохшие
деревья парка и разделывать их на дрова. Это занятие продолжалось до
самого отъезда в Тобольск.
Ссылка в Тобольск
Отъезд в Тобольск состоялся 1 августа старого стиля. Накануне, 31 июля, утром приехал Керенский и сообщил, что сегодня в 11 часов вечера будет подан поезд, в котором Государь с семьей поедет в Тобольск, определенный временным правительством местом пребывания царской семьи.
Приготовились к отъезду. В 10 часов вечера приехал во дворец прощаться великий князь Михаил Александрович. При прощании присутствовал Керенский, заявивший, что он присутствует по обязанности и к разговору между расстающимися прислушиваться не станет.
Кроме царской семьи, все остальные, уезжавшие с нею, - свита и служащие, - в назначенный час были у места посадки, среди поля между Царским Селом и станицей Александровской, Варшавской железной дороги. К назначенному времени поезд не был подан.
Мы всю ночь в поле прождали поезда, который был подан в 6 часов утра. К этому времени от дворца пришли два автомобиля, окруженные кавалерийским конвоем с ружьями на изготовку. Вместе с царской семьей прибыл и Керенский. Все разместились в поезде. Керенский зашел в вагон, где находился Государь с семьей, со всеми вежливо попрощался, пожелал счастливого пути, поцеловал у Государыни руку, а Государю, обменявшись с ним пожатием руки, сказал:
- До свидания, Ваше Величество. Я придерживаюсь пока старого титула.
Поезд тронулся. Поездка по Северной дороге до Тюмени шла двое суток с лишком, без приключений. Лишь на Званке толпа рабочих подходила к поезду и расспрашивала, кто едет. Получив разъяснение, толпа отошла. С нами ехала охрана, состоявшая из гвардейские стрелков. Сопровождали царскую семью: Макаров - помощник комиссара над Министром Двора, член Государственной Думы Вершинин и полковник Кобылинский. Все трое - прекрасные люди.1
г---------------------------------------------------
1 См. "Воспоминания" Т. Е. Боткиной-Мельник. - Е.С.
L___________________________________________________
В Тюмени мы пересели на пароход "Русь". Плавание по реке шло также благополучно. Когда пароход проходил мимо села Покровского - родины Распутина, императрица, указав мне на село, сказала:
- Здесь жил Григорий Ефимович. В этой реке он ловил рыбу и привозил ее нам в Царское Село.
На глазах императрицы стояли слезы.
К Тобольску пароход подошел 5 августа, около 5 часов вечера. В это время
во всех церквах был звон и местные, крайне революционно настроенные
элементы забеспокоились, сопоставив этот звон с прибытием в город
царской семьи. Послали требовать объяснений от духовенства. Разъяснили,
что звонят ко всенощной, так как на другой день, 6 августа, праздник
Спаса-Преображения.
В Тобольске
Остановились у пристани и стали собираться к переезду в губернаторский дом. Макаров и Вершинин сказали мне, что надо прежде осмотреть самый дом. После осмотра я предложил повременить с переездом и прежде отремонтировать дом, который оказался довольно грязен. Макаров со мной согласился. Когда мы вернулись на пароход, я рассказал о результатах осмотра Государю и Государыне. Они согласились остаться на пароходе до окончания ремонта. В губернаторский дом переехали, насколько помню, 13 августа. Кроме императрицы и Татьяны Николаевны, которые ехали в экипаже, остальные все дошли от пристани до дома пешком.
Дом оказался довольно обширным и прилично обставленным. Все в нем удобно и хорошо разместились. В доме жила царская семья и служащие. Через улицу, напротив, в доме Корнилова, разместилась свита: Татищев, Боткин, Долгоруков, Шнейдер, Гендрикова, а потом Гиббс, приехавший в Тобольск позднее. Жильяр жил в губернаторском доме.
Первое время, до приезда Панкратова, жили спокойно и не плохо. Всего было достаточно, деньги на содержание царской семьи высылались вовремя.
Утром и в течение дня Государь и дети совершали прогулку в особо отведенном загороженном месте. Государь пилил дрова, дети играли; зимой сгребали снег. В определенные часы дети занимались. За отсутствием учителей таковых заменяли Государь, Гендрикова, Шнейдер. Из прежних учителей были только Жильяр и потом Гиббс.
Вначале население приносило царской семье много продовольствия. Доставлял таковое в течение всего времени пребывания царской семьи в Тобольск находившийся близ города Ивановский женский монастырь. Но, до октябрьского переворота, всего было вдоволь, хотя жили и скромно. Обед состоял только из двух блюд, сладкое же бывало только по праздникам. По утрам, около 8 часов, пили чай. В час завтракали, в 5 - пили чай с булками, в 8 - обед. Таким образом день распределялся точно так же, как и в Царском Селе.
Макаров был настолько чутким, что, уезжая, составил список вещей, которые были необходимо прислать из царского дворца. В этот список им были включены многочисленные предметы, к которым царская семья привыкла и обходиться без которых было для нее некоторым лишением. Все эти вещи - ковры, драпировки, картины - были Макаровым высланы и получены в Тобольске.
Существовал план переезда царской семьи на жительство в Ивановский монастырь. Однажды меня туда послали с целью осмотра Государь с Государыней. Я должен был осмотреть новый дом и распределить помещения. До того раза я никогда не бывал еще в монастыре, находившемся от Тобольска в нескольких верстах. Когда приезжала монашенка, доставлявшая для царской семьи молоко, я попросил ее отвезти меня в монастырь. Она охотно согласилась. По приезде я явился к игуменье, которую до той поры не знал лично. Она же, как оказалось, знала довольно подробно обо всех, живущих с царской семьей, в частности, и обо мне.
Игуменья позвала меня в свою келью, и я рассказал ей о цели своего приезда, о том, что по совету полковника Koбылинского, царская семья хотела бы переехать в новый, строящийся в монастыре дом. Игуменья была очень обрадована этим известием и приказала одной из монахинь показать мне дом. Сама она по болезни не имела возможности мне сопутствовать. Я осмотрел дом. Он был очень хорош и удобен, но без рам. Поместиться возможно было всем и даже с известными удобствами. Имелась маленькая домовая церковь, и игуменья обещала закончить постройку в течение одной недели, но просила сообщить ей немедленно о принятом решении. Скоро приехал Панкратов, и дело заглохло. Игуменье я сообщил, чтобы она не беспокоилась.
Приехали из Петербурга посланные временным правительством Панкратов, Никольский, потом, недолго пробывший, какой-то матрос. С их приездом стали чувствовать себя более стесненными. Панкратов стал вести среди солдат охраны пропаганду крайних политических взглядов. С солдатами Государь и дети имели непосредственное общение, ходили в помещение охраны, играли с солдатами в лото. Теперь же солдаты с каждым днем становились грубее (кроме стрелков императорской фамилии, сохранивших, в общем, прежнее доброе отношение к царской семье).
Каждое воскресенье и праздник императорская семья ходила в церковь. Для этого надо было перейти через улицу и городской сад. Вблизи церкви стояли кучки простонародья, плакавшего и часто становившегося на колени при проходе царской семьи. В самую церковь во время обедни, служившейся с 8 до 9 часов, никто посторонний не допускался. Однажды за молебном провозглашено было многолетие царскому дому. Поднялся шум. Священник и дьякон сваливали ответственность друг на друга. После этого нас перестали пускать в церковь, и службы совершались в переносной церкви в губернаторском доме. Духовенство, провозгласившее многолетие, было устранено.1
г---------------------------------------------------
1 Об этом случае, об отце Алексее и о поручике Соловьеве см. "Воспоминания" Т.Е. Мельник-Боткиной. - Е. С.
L___________________________________________________
Однажды по возвращении из церкви Панкратов подошел к Государю и сказал:
- Николай Александрович, есть учительница, желаете ее взять?
- Вы знаете ее? - спросил Государь.
- Кобылинский ее знает лучше, чем я.
- Скажите об этом Государыне.
Панкратов, взяв папироску в рот (при разговоре с Государем он держал ее в руке), подошел к императрице и, начав говорить, выронил папироску изо рта. Он казался смущенным, разговаривая с Государыней.
- Хорошо, хорошо, - послышался ответ императрицы.
Новая учительница - Клавдия Михайловна Битнер стала заниматься с детьми.
Вместе с вещами из Царского Села Макаров прислал вина, по преимуществу
Сен-Рафаэль, необходимого для детей. Об этой посылке узнал Никольский:
он сперва привез ящики с вином в дом, затем опять погрузил ящики на
подводу, привез вино к реке и там топором разбил бутылки.
Под большевиками
Большевистский переворот стал заметен в Тобольске и отразился на нашей жизни не сразу.
Весною 1918 года императорскую семью и всех служащих перевели на солдатский паек. Все мы оказались в непривычных условиях и были вынуждены покупать необходимое продовольствие на стороне. Полковник Кобылинский прибегал к частному кредиту еще тогда, когда после падения временного правительства была прекращена выдача авансов, С течением времени, к весне 1918 года, получать кредиты стало затруднительно.
Тогда князь Долгоруков, генерал Татищев, Жильяр и я устроили совещание, на котором обсуждали создавшееся положение. Решили сократить штат служащих. Отпустили нескольких служащих, уплатив им жалованье за два месяца вперед и прогоны. Затем, собрав всех оставшихся, предложили делать отчисления из своего жалованья. Все без исключения согласились на это: кто в размере целого, кто половины жалованья. Уже на третий день после этого кое-кто из отпущенных служащих уехал. Другие некоторое время оставались в Тобольске.
22 апреля явился комиссар Яковлев. Он приехал со своей пехотной охраной, с 17 конными солдатами и со своим телеграфистом. По приезде Яковлев тотчас же отправился к солдатам, потом прошелся по помещению, занимаемому царской семьей. Побывал у Государя и у императрицы. Был очень учтив. После его ухода я пошел к императрице и спросил, кто это такой. Императрица назвала его. Я спросил, oбразован ли он. Государыня сказала, что он не столько образован, сколько начитан, но очень вежлив.
В порядок жизни, установившийся в семье Государя, Яковлев нисколько не вмешивался. Ходил он к солдатам, сообщил им о прибавке жалованья, выдал увеличенные суточные.
Из дому служащие получали в письмах известия, что у их семейств отбирают квартиры. Я пошел к дежурному офицеру и просил устроить мне свидание с Яковлевым, так как мои сослуживцы просили меня переговорить с ним по этому вопросу. Дежурный офицер сперва не застал Яковлева дома, но через полчаса, увидев его идущим по улице, позвал в дежурную комнату, куда пригласил и меня. После приветствий я изложил просьбу служащих: оградить их семьи от выселения. Яковлев не хотел было поверить жалобам; обещал все устроить, но не сейчас, а ответить через три дня. Расспрашивал меня о нашей жизни в Тобольске.
Через три дня Яковлев пришел вместе с Кобылинским. Попросил доложить Государю о своем желании его увидеть, прибавив:
- Скажите, что хочу поговорить с глазу на глаз, в отдельной комнате.
Я доложил Государю, у которого в это время находилась императрица. Государыня спросила меня, почему Яковлев хочет видеть Государя наедине. Я отвечал, что так он просил доложить. Государь велел пригласить Яковлева. Тот вошел. Обратясь к нему, императрица сказала:
- Почему вы хотите говорить с Государем наедине? Я Государя одного не оставлю.
Яковлев сначала не хотел говорить в ее присутствии, но потом согласился, и Государыня присутствовала при разговоре.
Яковлев сообщил, что к 4 часам ночи необходимо приготовиться к отъезду. Государь спросил:
- Куда же вы меня везёте?
Яковлев отвечал, что это дело секретное.
- Тогда я не поеду, - сказал Государь.
- Если вы не поедете, - ответил Яковлев, - то я должен буду или принять меры принуждения, или сложить с себя обязанности. Прошу вас подумать об этом: ведь для вас же будет хуже и в том, и в другом случае.
Государь спросил:
- Что же, я один должен буду уехать?
- Да, вы один и никто больше.
Государь посовещался с императрицей. Государыня сказала Яковлеву:
- Одного Государя, без себя, я ни за что не пущу.
Такое же желание не расставаться с отцом выразила и великая княжна Мария Николаевна.
Яковлев согласился с желанием императрицы и великой княжны уехать вместе с Государем. Согласился он также на то, чтобы отъезжающих сопровождали доктор Боткин, князь Долгоруков, камердинер Государя Чемодуров, комнатная девушка Демидова и лакей Седнев.
До разговора с Государем Яковлев дважды приходил к наследнику, который в это время был тяжело болен гемофилией. Вместе с доктором Деревенько он осматривал больного. После этих посещений Яковлев вел телеграфные переговоры. Только после этого он пришел к Государю объявить о необходимости отъезда.
После известия о предстоящем отъезде Государыня находилась в тяжелом смутном душевном состоянии. Ведь она уезжала с мужем, оставляя опасно больного горячо любимого сына.
Ровно в 4 часа утра 13 (26) апреля подали обывательских лошадей. Из них только одна подвода была пароконная и получше, остальные же были одноконные. Стали усаживаться. Государыня и Мария Николаевна сели в пароконную подводу, в которую принесли соломы и подушки и покрыли ковром. Императрица хотела пригласить к себе в повозку и Государя, который сидел уже в отдельной повозке. Я доложил о желании императрицы Государю, но Яковлев, сидевший рядом с Государем, воспротивился, сказав:
- Нам и здесь хорошо.
Несмотря на холодную погоду, Государь был одет легко. Яковлев спросил:
- Разве вы так и поедете?
- Да, мне тепло, - ответил Государь.
- Это невозможно, - сказал Яковлев, соскочил с повозки, вбежал в подъезд, снял с вешалки пальто и положил его в тележку.
- Если сейчас не нужно, то пригодится в дороге, - сказал он.
Государь простился со мною. Мы поцеловались, и он сказал мне:
- Надеюсь, до скорого свидания.
Государыня, подав для поцелуя руку, сказала:
- Берегите Алексея!
Уехали... Стало скучно, как будто при потере. Прежде в доме было некоторое оживление, теперь же мертвая тишина и уныние.
Тотчас же по отъезде на смену стрелкам и Кобылинскому явилась большевистская охрана под предводительством комиссара Родионова и Хохрякова, людей грубых. Охрана состояла почти всецело из нерусских. Родионов целыми днями сидел в дежурной комнате, с ног до головы вооруженный. Никого из живущих в доме никуда не выпускали, введя совершенно тюремный режим. Хохряков вместе с доктором Деревенько посещал больного Алексея Николаевича.
Однажды Родионов пришел ко мне с таким заявлением:
- Скажите барышням, чтобы они ночью не затворяли дверь спальной.
Я отвечал:
- Этого сделать никак нельзя.
- Я вас прошу так сделать.
- Сделать это никак нельзя: ведь ваши солдаты будут ходить мимо открытых дверей комнаты, в которой спят барышни.
- Мои солдаты ходить не будут мимо открытых дверей. Но если не исполните моего требования, есть полномочие расстреливать на месте. - Родионов вынул револьвер. - Я поставлю часового у дверей спальни.
- Но это же безбожно.
- Это мое дело.
Часовой поставлен не был, но двери спальни великих княжен пришлось по ночам оставлять открытыми настежь.
Когда наследник стал чувствовать себя лучше и начал вставать с постели, начали приготовляться к переезду в Екатеринбург. Оттуда письма и прямым путем доставленные известия не получались.
Когда постепенно начали укладывать вещи, Родионов неоднократно обращался к генералу Татищеву, уверяя, что знает его. Родионов настаивал, чтобы вещи Татищева были особо отмечены (визитными карточками). Для чего это ему было надо, понять мы не могли. Его поведение очень беспокоило Татищева. Как вспоминала баронесса Буксгевден, она встречала ранее Родионова: он служил в жандармах в Вержболове.
В 12 часов дня 7 (20) мая подали для наследника экипаж. Все остальные дошли до пристани пешком. Возле пристани стоял пароход "Русь", на который мы и перешли. Грузили на пароход из губернаторского дома вещи не только царской семьи и наши, но и казенную обстановку. Видя это, наследник сказал Родионову:
- Зачем вы берете эти вещи? Они не наши, а чужие.
- Раз нет хозяина, все будет наше, - отвечал тот. В два часа дня пароход отчалил от пристани и пошел на Тюмень. Во время пути солдаты вели себя крайне недисциплинированно: стреляли с парохода птиц и просто - куда пало. Стреляли не только из ружей, но и из пулеметов. Родионов распорядился закрыть на ночь наследника в каюте вместе с Нагорным. Великих княжон оставил в покое. Нагорный резко противоречил Родионову, спорил с ним.
В Тюмень прибыли 8 (21) мая в 8 часов утра. Здесь пересели в поезд. В
вагон 2 класса поместили наследника, великих княжон, генерала Татищева,
доктора Деревенько, графиню Гендрикову, госпожу Шнейдер, Нагорного и
комнатную девушку Эрсберг. Всех остальных посадили в вагон 4 класса.
Здесь, кроме меня, находились: Жильяр, Гиббс, баронесса Буксгевден,
Тяглева, повар Харитонов, мальчик Седнев и другие. Поездка по железной
дороге прошла благополучно. В Екатеринбург приехали поздно, около
полуночи. Поезд поставили на запасный путь, довольно далеко от вокзала.
Возле вагонов установили вооруженную охрану. Ночь мы провели в вагонах.
Было холодно, моросило. Все мы продрогли.
В Екатеринбурге
Поутру приехали комиссары: двое прежних - Хохряков и Родионов и новый - Белобородов. Вошли в вагон 2 класса и предложили в нем находящимся пересесть в извощичьи экипажи.
Из вагона появился сначала Нагорный, помогая выйти наследнику, затем - великие княжны. Нагорный, посадив наследника в пролетку, вернулся к вагону и хотел помочь великим княжнам нести вещи. Сделать это ему не дали. Все члены царской семьи вместе с комиссарами разместились в экипажах и поехали в Ипатьевский дом. Через полчаса вместе с теми же извозчиками возвратились к поезду комиссары. Комиссар Родионов подошел к вагонам и сказал:
- Волков здесь?
- Здесь, - ответил я.
- Выходите, сейчас поедем.
Я вышел, взяв с собою чемодан и большую банку варенья, но мне сказали, чтобы я банку оставил, так как ее привезут мне после (банки этой я так и не получил). Из вагонов вышли также: генерал Татищев, графиня Гендрикова, госпожа Шнейдер, повар Харитонов и мальчик Седнев. Посадили нас в экипажи, довезли до какого-то дома. Дом этот был обнесен высоким забором. Это обстоятельство навело меня на мысль о том, что здесь заключена царская семья. Я ехал в переднем экипаже, один. Подъехали к дому, чего-то ожидаем. Никто из него не выходит и не приглашает сходить. Высадили только Харитонова и Седнева. Всех остальных повезли куда-то дальше.
Я спросил у извозчика:
- Куда везешь? - Извозчик не отвечал ничего. Спрашиваю во второй раз:
- Далеко еще до дома? - Опять вместо ответа - молчание.
Подвезли к какому-то зданию. Комиссар Белобородов сошел с пролетки и крикнул:
- Открыть ворота и принять арестованных.
Стало ясно, куда нас привезли. Привели в контору, записали. Когда мы были в конторе и нас записывали, генерал Татищев, среди тишины, обратился ко мне со словами:
- Правду говорят, Алексей Андреевич: от тюрьмы да от сумы - не отказывайся.
- Благодаря царизму - я родился в тюрьме, - сказал, услыхав слова Татищева, комиссар Белобородов.
После того как нас переписали, хотели осмотреть наши чемоданы, но не осмотрели, а куда-то унесли их, пообещав прислать после. Развели нас по камерам. Гендрикову и Шнейдер поместили в больничную камеру, а меня с Татищевым - в отдельную, наверх. На другой день из Ипатьевского дома привели к нам в тюрьму и посадили в нашу камеру камердинера государя, Чемодурова. Посажены мы были в политическое отделение тюрьмы, где находились и заложники.
Когда мы шли по коридору, то послышалось:
- Кого ведут? (Потом мы узнали, что нас приняли за англичан, так как на мне и на Татищеве были надеты заграничные английские пальто).
Татищев ответил:
- Из Тобольска.
В ответ послышалось:
- Понимаем.
Много раз просили мы возвратить отобранные у нас вещи, но, несмотря на обещания, вещи возвращены не были, и ни я, ни Татищев своих вещей более не видели.
В тюрьме, помимо смотрителя, находился еще комиссар, который разрешил нам с Татищевым приобретать за наш счет продовольствие. Мы отказались. У меня не было денег, а у Татищева, хотя и были деньги, но таковые принадлежали царской семье. В свое время была получена денежная поддержка для царской семьи. Сумму, оставшуюся неизрасходованной, генерал Татищев и князь Долгоруков, чтобы удобнее уберечь при обысках, возможных в условиях нашего существования, а также от похищения, разделили на равные части и таким образом сохраняли.
Случайно доходили до нас вести из Ипатьевского дома; получались они через тюремного доктора, который виделся с доктором Деревенько и передавал нам известия о состоянии здоровья наследника.
Около 25 мая старого стиля в камеру вошли два надзирателя и попросили Татищева в контору, сказав, что в конторе его ожидает вооруженная стража. Татищев побледнел. Надзиратели показали ему бумагу, в которой было написано: "Высылается из пределов Уральской области". Мы попрощались с Татищевым, и его увели. Он оставил прекрасное меховое пальто, просил меня отослать его тетке, которую он очень любил. Я подумал, как трудно мне будет сохранить это пальто. Затем мне пришло в голову, что это пальто будет нужно самому высылаемому Татищеву. Пальто это я возвратил ему, уже находившемуся в конторе.
На другой день жена надзирателя говорила, что Татищев расстрелян. Расстрелян возле самой тюрьмы. Опознали его по английскому пальто. Желая навести точные справки, мы обратились к начальнику тюрьмы, который поговорил об этом с доктором, обещавшим удостовериться лично. Осмотрев расстрелянного, доктор не признал в нем Татищева. С той поры о Татищеве я не имею никаких сведений. Убит он в Перми или же где-либо в другом месте, - я не знаю.1
г---------------------------------------------------
1 Факт убийства установлен. Е.С.
L___________________________________________________
Сидели мы с Чемодуровым вдвоем, потом посадили к нам в камеру третьего, священника. Всякое воскресенье водили в церковь, где соборне служило заключенное духовенство. Служба благоговейная, торжественная, а на душе тяжело. Видишь плачущих родных, близких заключенных, угнетают черные мысли.
Прошли слухи о наступлении белых. Комиссары заставили заключенных заложников, знавших мастерства, - сапожников, портных себя обшивать, служащим выдали жалованье вперед за три месяца. Кое-кого из маловажных уголовных преступников стали выпускать из тюрьмы. Выпустили и некоторых заложников. Мы же остались в заключении.
Наступило время, когда политических заключенных стали в арестантских поездах эвакуировать в западном направлении. Дошла очередь и до нас троих: меня, Гендриковой и Шнейдер. Чемодуров остался в Екатеринбургской тюрьме. Привели нас в контору, где ожидали двое каких-то людей с портфелями. Первым привели меня, женщин же ожидали довольно долго: они обе были больны. Посадили нас на извозчичьи пролетки и привезли в помещение одной из прежних гостиниц, где теперь помещались какие-то учреждения. Здесь нас принял некто, одетый в солдатскую форму, переписал и отпустил. На вопрос, куда нас повезут, он ответил:
- Или к семье (подразумевается, царской), или в Москву. (Это происходило 11 (24) июля, когда царская семья была уже убита).
Усадили нас снова на тех же извозчиков: на одного Шнейдер и Гендрикову, на другого - меня с невооруженным солдатом. Привезли на вокзал. Солдат сказал, чтобы мы остались на извозчиках, он же пойдет искать наш вагон. Стало темнеть. Сидя на пролетке, я думаю: "Куда-то везут, видимо, не миновать смерти". Слез с извозчика, подошел к Шнейдер и Гендриковой и тихо говорю:
- Слезайте.
Они делают знаки, что отказываются. Вернулся солдат, побранился, что нет никакого порядка, никто ничего не знает. Вновь отправился искать поезд. Я опять предложил моим спутницам сойти с экипажа и тихонько уйти. Они не согласились. Без них же уйти я не решился, опасаясь, что Гендрикову и Шнейдер, тотчас после моего бегства, расстреляют.
Возвратился солдат и повел нас в арестантский вагон, который уже был полон народом из нашей Екатеринбургской тюрьмы.
Была здесь княгиня Елена Петровна, ездившая повидаться с мужем, князем Иоанном Константиновичем, бывшим в Алапаевске. Узнав, что ее муж и другие алапаевские узники переведены на тюремный режим, Елена Петровна не хотела уезжать из Екатеринбурга. Тогда из гостиницы ее доставили в тюремный вагон. С княгиней вместе была арестована и сербская миссия в составе майора Мичича, солдат Милана Божича и Абрамовича. Секретарем миссии состоял С. Н. Смирнов.
Всех нас в вагоне было 33 человека. По пути к нам в вагон посадили еще двух крестьян, арестованных, по-видимому, за работой, следы которой на их одежде и руках были ясно видны.
В Пермь мы приехали 14 (27) июля. Восьмерых: меня, Гендрикову, Шнейдер,
княгиню Елену Петровну и миссию посадили в одну тюрьму, остальных - в
другую.
В Пермской тюрьме
В Пермской тюрьме мы впервые узнали об убийстве государя. В газетах сообщалось только о нем одном, об убийстве же остальных членов семьи не говорилось ни слова.
Смотритель тюрьмы оказался очень добрым и благожелательным человеком.
Кормили очень плохо, но спасало то обстоятельство, что у сербов, с которыми я сидел в одной камере, были деньги, на которые и покупалось для всех нас продовольствие.
В Екатеринбурге я исхудал и обессилел, в Перми же несколько поправился.
Елена Петровна, графиня Гендрикова и Шнейдер сидели все вместе в другой камере. Виделись мы с ними издали только на прогулках и в церкви.
На прогулку я и Смирнов выходили дважды в день. Гуляли во дворе, одни, без надзирателя. Сербы не гуляли, опасаясь за свою жизнь. Действительно, некоторых заключеных в это время расстреливали. Так, расстреляли Знамеровского. Он был жандармским офицером в Гатчине, откуда, также как и великий князь Михаил Александрович, был выслан в Пермь, где он жил в одной гостинице с великим князем, с которым часто проводил время и совершал прогулки.
К Знамеровскому приехала жена с сыном. Она поселилась вместе с мужем. Ее обыскали, нашли письма к Михаилу Александровичу. Письма взяли, а Михаила Александровича и его секретаря через некоторое время увезли из гостиницы. На другой день после увоза великого князя арестовали самого Знамеровского, оставив пока на свободе его жену. Знамеровский, также как камердинер великого князя Челищей, а также шофер великого князя сидели с нами в Пермской тюрьме. Через некоторое время арестовали и Знамеровскую, отдав ее сына дяде, брату самого Знамеровского.
Однажды Знамеровского позвали, как будто бы для допроса. Он сказал какую-то резкость. Его грубо вытолкали во двор и тут же расстреляли. Это стало известно заключенным и давало повод сербам воздерживаться от прогулок. В полночь с 21 на 22 августа старого стиля в камеру вошел надзиратель и спросил:
- Кто Волков? - Я отозвался.
- Одевайтесь, пойдемте. - Я стал одеваться. Смирнов1 также оделся и сам, сильно взволнованный, успокаивал меня. Я отдал ему бывшие у меня золотые вещи; мы попрощались, поцеловались. Смирнов сказал мне:
- И моя участь, Алексей Андреевич, такая же, как ваша.
г---------------------------------------------------
1 Привожу здесь, по весьма понятным для читателя причинам, вариант С. Н. Смирнова об этой же - увы! - бытовой тогда сцене (Е.С.):
Вечером, 21 августа (3 сентября) я сидел почему-то позже обыкновенного, читая "Екатерину II" Брикнера. Наши уже легли. Была мертвая тишина, лишь в коридоре иногда слышался треск, когда дежурный надзиратель, дремавший на скамейке у стола, менял позу. Около 11 я уменьшил огонь, разделся, помолился, что привык делать аккуратно утром и вечером, накрылся своей охотничьей буркой и скоро заснул. Но вот сквозь сон услышал я шум шагов в коридоре, потом звон ключей, посмотрев на часы, я увидал без десяти двенадцать. Ключ вставляли в нашу дверь, открыли, на фоне света в коридоре обрисовалась фигура надзирателя. В такой час посещение было зловеще. "Который тут Волков?" - спросил надзиратель. Все проснулись, и Волков ответил: "Я". - "Одевайся". Одевшись, Волков подошел ко мне, передал мне форменный жилет с золотыми часами и обручальное кольцо, прося передать жене; потом посмотрел на икону и, крестясь, прошептал: "Боже мой, Боже мой, Боже мой", перекрестился трижды, поцеловался со мной и ушел. Защелкнул замок и все затихло. Никто из нас не спал. Солдаты молча смотрели из своих кроватей, майор не шелохнулся. Но вот послышались вновь шаги в коридоре, приближавшиеся вновь к нашей камере. Уже при уводе Волкова я подумал, что Ложкин выдал наши открытки, и понял, что идут за мной и начал одеваться, чтобы идти на казнь. Меня начала бить холодная лихорадка. "Майор", сказал я, "это за мною, теперь мой черед". Он не ответил. Щелкнул замок. Я ждал вопроса: "Который тут Смирнов?". Я стал читать "Отче наш". Открылась Дверь и на свету обрисовалась фигура Волкова. "Не бесспокойтесь, меня переводят в Арестный дом, разрешили взять вещи". Быстро собрал он свой сверточек в газете, я ему подал жилет, но он его не взял. "Нет, нет, нет, оставьте у себя".
До утра я не спал; тотчас после поверки узнали мы, выйдя в коридор умываться, что внизу, в эту ночь, в это же время, увели Гендрикову и Шнейдер, и что арестовали начальника тюрьмы. Настроение у всех было подавленное. Я пошел к Павлову и попросил не оставлять княгиню одну; сейчас же он перевел к ней одну гувернантку или учительницу-француженку, арестованную, когда хватали всех иностранцев. Потом княгиня рассказала Мне про уход Анастасии Васильевны и Екатерины Адольфовны. Точно также назвали их фамилии. Они спали. Анастасия Васильевна вскочила, сказала "са у est", быстро оделась, подошла к столу, на котором лежала какая-то книга, написала на ней карандашом адрес своей сестры Балашевой в Кисловодске. Затем она сказала Княгине: "Si quelque chose m'arrive" и их обеих увели. Через некоторое время княгиня узнала, что их в чека допрашивали. Анастасию Васильевну спросили, добровольно ли она поехала за Царской семьей. (Она ответила утвердительно и гордо).
L___________________________________________________
Пришел с надзирателем в контору, где уже ожидали трое вооруженных солдат. Ожидаем Гендрикову и Шнейдер. Раздается телефонный звонок: спрашивают, очевидно, о том, скоро ли приведут нас; ответили: "Сейчас" - и послали поторопить Гендрикову и Шнейдер. Скоро подошли и они в сопровождении надзирателя. Тотчас, под конвоем трех солдат, очень славных русских парней, тронулись в путь. Он был не особенно далек. На вопрос, куда нас ведут, солдат ответил, что в арестный дом. Здесь нас ожидали еще восемь человек: пять мужчин и три женщины. Между ними были Знамеровская и горничная той гостиницы, где жил великий князь Михаил Александрович. Таким образом нас всех оказалось одиннадцать человек. Конвойных было двадцать два человека. Начальником являлся какой-то матрос. Среди конвойных, кроме приведших нас трех солдат, не было ни одного русского.
Гендрикова пошла в уборную и спросила конвойного о том, куда нас поведут отсюда. Солдат ответил, что нас поведут в пересыльную тюрьму.
- А потом? - спросила Гендрикова.
- Ну, а потом - в Москву, - ответил конвойный. Пересказывая свой разговор с солдатом, Гендрикова сделала пальцами жест:
- Нас так (т. е. расстреливать) не будут.
Матрос, уже одетый, веселый, с папироской во рту, не раз выходил на улицу: очевидно, смотрел, не рассветает ли. Слышен был голос конвойного:
- Идем, что ли?
- Подождем немного, - отвечал матрос. Через некоторое время он сказал:
- Пойдемте.
Вывели нас на улицу, выстроили попарно: впереди мужчин, позади женщин, и повели. Провели через весь город, вывели на Сибирский тракт, город остался позади. Я думаю: где же пересыльная тюрьма? И в душу закралось подозрение: не на смерть ли нас ведут?
Впереди меня шел мужчина. Я спросил его, где пересыльная тюрьма.
- Давным-давно ее миновали, - был ответ. - Я сам тюремный инспектор.
Значит, нас ведут на расстрел.
- Какой вы наивный. Да это и к лучшему. Все равно - теперь не жизнь. - Трубка, из которой он курил, задрожала в его губах.
Оглянулся я назад. Смотрю - идет старушка Шнейдер, едва идет. Несет в руках корзиночку. Я взял у нее корзиночку и нес ее остальную дорогу. В корзиночке были две деревянные ложки, кусочки хлеба и кое-какая мелочь.
Крестьяне везут сено. Остановились. Остановились по свистку и команде матроса и мы. У меня зародилась мысль о побеге. Думаю: можно проскользнуть между стоявшим впереди возом сена и лошадью, позади идущей и щиплющей сено с воза. Наклонясь, можно было проскользнуть, но было еще темно, и я не мог видеть, что находится за лошадью по ту сторону дороги: может быть, глубокая канава, забор. Обдумав, решил, что в таких случаях бежать нельзя.
Матрос свистнул, крикнул: "Идем", - и мы двинулись дальше. Пройдя некоторое расстояние, опять остановились. Шел мальчик с портфелем, по-видимому, переводчик (среди наших конвойных было очень много нерусских). Матрос подошел к мальчику, о чем-то переговорил с ним, и нас повели дальше. Возле того места, где мы только что стояли, раздались три залпа.
Стало чуть-чуть рассветать. Дорога, оказалось, была обнесена довольно высокой изгородью. Конвойные предложили свою помощь в переноске вещей. Хороших, ценных более или менее вещей было немного. Отобрали корзиночку Шнейдер и у меня.
Прошли не очень далеко, и матрос скомандовал: - "Направо". Свернули на дорогу, ведущую в лес. На дорогу был уложен накатник. По этой лесной дороге сделали несколько десятков шагов. Опять свисток и команда матроса "Стой".
Когда матрос сказал "Стой", я сделал шаг влево. В этот момент как будто мне кто-то шепнул: "Ну, что же стоишь? Беги". - Словно меня кто-то, подталкивал к побегу. Сказав в уме "Что Бог даст", я тотчас же прыгнул через канаву и пустился бежать.
Лес был мелкий, на земле валежник. Я пробежал несколько шагов. Вслед раздался выстрел. Пуля просвистела возле уха.
Бегу дальше. Второй выстрел. Пуля пролетела на большом от меня
расстоянии. Я споткнулся и упал. Слышен был голос конвойного - "Готов".
Во время падения с головы свалилась шляпа. Хотел было ее поднять, но не
удалось, я вскочил и побежал дальше. Третий выстрел. Но на этот раз пуля
пролетела далеко от меня. Я ждал, что меня станут преследовать, но
погони за мной не было. Побежал дальше.
Спасение
Слышу: позади залп. За ним другой и третий. Я остановился, передохнул, перекрестился - и опять бежать. Все думаю о преследовании. Лес невысокий, редкий: через него все видно. Стало уже светать. Я направился к Сибирскому тракту, обнесенному забором. Вижу: по дороге едет верховой солдат. Я подождал, когда он проехал, перелез через забор, перебежал дорогу и пустился в лес. Бежал я во всю мочь, благо валежника было меньше. Боли, несмотря на свои разодранные ноги, не чувствовал. Бежал до потери сил. Добежал до озерка, берега которого поросли камышом, спрятался в них и провел в них около часа времени. Думая, что преследование теперь прекратилось и преследователей поблизости уже нет, я вышел из камышей и пошел дальше, где лесом, где полем, но только не дорогой.
В лесу, под кустами, я разделся, немного обсушил одежду, разулся, увидел свои ободранные ноги. Несколько поотдохнул.
Дело шло к вечеру. Я ничего не ел, но и есть не хотелось. Проходя полями, я срывал и растирал ладонями колосья пшеницы. Заночевал в лесу. Мне почему-то казалось, что по дорогам ходят дозорные, которые меня ищут. Впрочем, уверенности в этом не было. Случайно при мне оказалось полотенце, которым я обвязал себе голову. Продремал всю ночь, сидя под деревом, прислонясь к его стволу. Ночью неподалеку был слышен лай собаки, потом был слышен ружейный выстрел. Сижу, так как идти невозможно никуда - ночь.
На рассвете, боязливо оглядываясь, вышел на дорогу. Пошел по дороге, но попросить у крестьян хлеба - не решаюсь. Навстречу попадались исключительно пешеходы. Женщин я не боялся и от них не прятался. Сел отдохнуть у дороги под деревом. Вижу: по дороге быстрым шагом идет мужчина с топором. Поровнялся со мною и говорит:
- Что вы тут сидите? Пойдемте вместе.
Присел ко мне. Я спросил его, не знает ли он, где я мог бы продать крест с цепочкой.
- Зачем же вам продавать? - спросил он.
- Нужно хлеба купить.
- Ну, разве в таких вещах здесь что-нибудь понимают? Что вам за крест дадут - пустяки. Пойдемте со мною, дойдемте до деревни, хлебом вас и даром накормят.
Я побоялся идти с ним и сказал, что мне надо идти в другом направлении. Мы расстались, и я один пошел дальше.
Пройдя немного, увидел, что в поле женщина и девушка убирают хлеб. Подойдя к ним, я спросил воды. (Истинное мое намерение было спросить у них хлеба). Они мне ответили, что живут недалеко и воды с собою не захватили. Я предложил им купить у меня крест. Они согласились. Была заметна даже радостная готовность купить. На вопрос "Сколько хотите?" я отвечал: "А сколько дадите". Пожилая женщина давала мне три рубля, я же не соглашался, говоря, что это дешево. Она стала давать мне пять рублей. Больше дать не могла, так как не имела с собой большей суммы денег. Я не соглашался на сделку. Девушка стала настойчиво просить мать купить ей крест. Хотела даже сбегать домой за деньгами, но мать ее не пустила.
Пошел дальше, не продав креста, без денег. На огороде при дороге вижу - стоит пугало: шляпа на палке. Я снял эту шляпу, надел на голову и пошел дальше. Без шляпы я обращал на себя больше внимания. Голод давал себя чувствовать, и я решился зайти в деревню и спросить хлеба. В первом же, довольно бедненьком доме я не встретил отказа: дали большой ломоть. Я попросил попить. Хозяйка, подав мне воды, сожалела, что не готов квас.
Вижу - через улицу, стоя у окна, женщина манит меня к себе рукою. Я подошел. Она вынесла мне порядочный мягкий хлебец.
- Спрячьте его, - сказала она, - сейчас еще огурцов дам.
Рассовав огурцы по карманам, я вышел в поле за деревню, присел и поел всласть.
Пошел дальше. День уже склоняется к вечеру. Стал подумывать о ночлеге. Заходить в деревню не хотелось. Так как диких зверей я не боялся, то, присмотрев стог сена, зарылся в него и уснул. Всю ночь проспал хорошо. На рассвете, как только зачирикали птицы, я проснулся. Отыскал воду, умылся и пошел дальше. Заходил в лежащие по пути деревни, в которых никогда не встречал отказа в пище. Ночевал чаще всего в стогах сена. Так шел изо дня в день, справляясь о дороге на X... Однажды вижу вдали реку, мост через нее, а на мосту как будто стоит стража. Оттуда, навстречу мне идет женщина с мальчиком. Я спросил ее, как пройти в X...
- А вот и он, - отвечала женщина, - а зачем вы туда идете: ведь вас там сейчас же арестуют и расстреляют.
- А как же вы сами там живете?
- Да мы там зарегистрированы, а вы человек новый, чужой.
- Так что же мне делать?
- Сейчас же своротите с этой дороги. Увидите церковь, зайдите в нее, там хороший причт: там скажут, куда и как пройти.
Я так и сделал. К церкви подошел, когда только что окончилась всенощная. Выходит священник. Я поздоровался и попросил позволения переговорить с ним. Он по моему виду догадался, кто я таков, и велел идти в церковь, к отцу дьякону, который даст необходимые указания. Я вошел в церковь, из которой уже вышли богомольцы. Собирался уходить и дьякон.
- Отец дьякон, я к вам с просьбой.
- Пожалуйста, садитесь.
- Я нахожусь в храме и надеюсь, что вы, его служитель, меня не выдадите.
Дьякон дал слово, и я откровенно рассказал историю своего спасения. Сказал о моем намерении пройти в Екатеринбург.
Выслушав меня, дьякон начал писать подробный маршрут. Он называл мне многие деревни и велел идти через них, нисколько не опасаясь. Но когда назвал село У..., то входить в него не советовал, а, не доходя до села, с полверсты, свернуть с прямой дороги в одну деревню и таким образом обойти село.
Кроме дьякона, в церкви находился староста, который с извинениями в невозможности ссудить меня большей суммой дал мне десять рублей. С благодарностью я принял деньги. Из церкви дьякон повел меня к себе домой, оставлял ужинать и ночевать. Я поблагодарил, но отказался, боясь причинить неприятности моим добрым хозяевам, если о моем присутствии станет известно. Тогда жена дьякона принесла из погреба молоко, напоила меня, с собой же дала двух сортов хлеба и масла. Все это было положено в мешочек.
Дьякон велел переправиться через реку. На мое счастье через нее как раз переезжали доить коров крестьянки. Я попросил их перевезти и меня. Они перевезли, и я, несмотря на отказы, дал за переправу 50 копеек из данных мне старостой денег.
Около реки было сложено в стогах сено. Вдали виднелись строения, но я так устал, что не имел никакого желания идти дальше, а присел у реки и ожидал наступления темноты. Когда стемнело, я присмотрел стог, зарылся в сено и уснул. Еще было темно, когда я проснулся и пошел далее, строго придерживаясь данных мне дьяконом указаний. Иду благополучно, нахожу повсюду приветливый прием, пищу, а в ненастье, когда бывало неуютно ночевать в поле или в лесу, - и ночлег в домах.
Подхожу к селу У... Не доходя до него, меня остановили двое мужчин и спросили, куда я иду. Я сказал, что в У...
- Зачем?
- У меня там есть знакомые.
- Идите - вот церковь виднеется.
Не доходя до села, свернул в сторону, как мне было указано. Зашел в маленькую деревушку, вероятно, выселки из села. Иду по деревне, - никто не глядит в окна. Лишь в одно окно смотрит женщина. Я подошел к ней и спросил, каким путем я могу обойти село.
- Идите прямо, потом - налево. Увидите - там починяют мост. Село и останется вправо. Только скорее идите: через дом от нас живет коммунист. Вот идет его мать: она тотчас ему скажет о вас.
Я пошел указанным женщиной путем. Дорога широкая, но с глубокими колеями подсыхающей грязи. Рядом с дорогой у леса шла хорошая сухая тропинка. По ней я и пошел. Оглянулся назад - погоня. На телеге едут трое. Думаю: дело плохо. Навстречу едет воз. Я прибавляю шагу, преследователи мои также погоняют лошадь, но по глубоким колеям не могут быстро ехать. Расстояние между нами - около четверти версты. Когда погоня встретилась с возом, я свернул в лес. Преследователи мои не заметили, как я свернул: помешал заслонивший меня воз. Я же наблюдал, как один из ехавших соскочил с телеги и что-то спрашивал у встречного возчика. Думаю: наверно обо мне спрашивает. Я бежал по лесу, куда глаза глядят, но ясно слышал, что за мной гонятся. Слышу голос: "Товарищ". Другой голос также кричит: "Товарищ". Я все бегу. Чувствую, что погони уже нет.
Вышел в поле, усталый, мокрый. Смотрю: тут же, на самой опушке леса, стоит маленькая хижинка, в которой крестьяне отдыхают во время летних работ. С пути я сбился, хлеба с собой нет ни куска. Решил зайти в избушку обсушиться. Разделся, развесил свою одежду для просушки, лег спать на солому, но заснуть не мог. Задремал только слегка. Вдруг слышу возле самой избушки: "Тпру". Думаю: теперь не уйти, пришел конец. Быстро оделся и вышел наружу.
Гляжу: мужчина с женщиной приехали на телеге. Спросил, не им ли принадлежит этот домик. Ответили, что им. Я стал извиняться, что зашел в него без спроса.
- Ничего, - говорят они, - спите, с Богом. Мы сейчас уйдем работать, а вам оставим хлеб, соль, картофель, чай, сахар. Вот котелок и таганчик. Река рядом, дрова наберете в лесу. Вот и спички.
Оба они ушли работать, я же остался хозяйничать. Сварил картофеля, скипятил чайник, поел. Отдохнувши, пошел в лес. Найдя работающими моих хозяев, поблагодарил их и спросил, где я могу найти ночлег. Они указали мне дорогу и дали с собой хлеба. Я пошел по указанному пути.
Вижу: двое мужчин, из которых один пленный, мечут стог. С ними работают две женщины. Одна из них, уже пожилая, с поспешностью подходит ко мне.
- Здравствуйте, куда идете? - сказала она сладким голосом.
Излишек приветливости возбудил во мне подозрительность, и я замялся.
- Вы к нам идите, у нас таких много ночует. Вот сын. Вася, можно ему у нас переночевать?
- Пускай ночует, - отозвался парень. Старуха продолжала:
- Вот наша деревня, но сначала зайдите к старосте, спросите позволения переночевать.
Недалеко виднелась деревня. Дойдя до нее, я спросил, где живет староста. Мне указали его дом. Во дворе встретила меня его хозяйка и сказала, что мужа нет дома, но что он скоро придет. Когда староста вернулся, я попросил у него разрешения заночевать.
- С удовольствием бы, - отвечал он, - но я - староста и мне неудобно пускать вас на ночлег к себе.
Я спросил, можно ли заночевать в другом месте, и сказал, что просить разрешения меня к нему направили уже пригласившие на ночлег. В это время его жена сунула мне краюху хлеба, извиняясь при этом, что приходится делать это на людях (в это время как раз проходила с работы пригласившая меня к себе на ночлег семья).
Хотя у меня и было недоверие к пригласившей меня семье, но я все же пошел по приглашению. Распрягли лошадей и сели ужинать. Старуха продолжала относиться ко мне с чрезмерной предупредительностью. Двое мужчин - сын и пленный - о чем-то между собой переговариваются. После ужина они пошли за сеном, и я предложил свою помощь. Они на нее согласились. Принесли мы по охапке сена и положили его на телегу. Старуха предложила мне лечь спать. Посидев еще несколько времени, я улегся на полатях. Не спится... Думаю: есть что-то подозрительное в поведении и старухи, и мужчин. Слышу: мужчины вышли во двор, запрягли лошадь и уехали. Слышен голос снохи:
- Зачем вы это делаете?
- Молчи, молчи, - отвечает старуха.
Я уже не смыкал глаз, почувствовав себя в западне. Женщины уснули, стало рассветать. Я начал одеваться. Старуха, услышав, что я одеваюсь, прежде меня вышла на улицу.
- Куда же вы? Подождите, вот подъедут наши, будем вместе пить чай.
Я поблагодарил, но поспешил уйти. Думаю, что мои хозяева принимали меры к моему аресту.
Придерживаясь строго данного мне маршрута, иду дальше. Повсюду крестьяне приветливо встречали, кормили, никогда не спрашивая, даже в тех случаях, когда пускали ночевать, кто я таков, куда и зачем иду и тому подобное. Только однажды, когда я попросил хлеба, старик хозяин крикнул:
- Какого тебе еще хлеба: самим есть нечего, убирайся.
Я пошел дальше и в поле набрел на крестьян, пригласивших меня поесть с ними. Когда мы ели, из леса вышел сердитый старик. Сидевшие со мною предложили старику проводить меня до соседней деревни. Старик зло сказал:
- Он сам все лучше меня знает.
Дошел я до одной деревни, называвшейся Н... Зашел в первый домик, попросил хлеба. Хлеба мне не дали, но позвали пить чай. Хозяева оказались отличными людьми. Имели уже женатого сына.
Для меня сварили яиц, спекли пышки. К чаю дали сахара, сами же, хотя и едят все приготовленное, но чай пьют без сахара.
По маршруту от этой деревни мне надо было идти в другую, где жил крестьянин-кустарь, к которому я должен был обратиться. Мой хозяин (буду называть его И.) знал кустаря и отозвался о нем, как о хорошем, надежном человеке.
Погуляв немного около деревни, я вернулся к моим гостеприимным хозяевам и у них в доме переночевал. Поутру отправился, куда надлежало. Сразу отыскал кустаря.
- Вы - ...? (я назвал его по имени) - Меня к Вам послал отец дьякон...
- Ах, это - ... - Он, очевидно, знал дьякона уже давно, так как назвал его просто по имени. - Что же он сказал вам?
- Он сказал, что вы можете провести меня к чехословакам.
- Ой, нет, нет. Никак не могу. И не просите. Раньше еще было возможно, теперь же никак нельзя, везде заставы.
- Что же делать? - спрашиваю.
- Дойдемте к нам в дом, там переговорим.
Сели ужинать. Предложили мне заночевать, чем я и воспользовался.
На утро пошел обратно в деревню, где я был накануне. У добрых людей пообедал. Думаю: куда деться? Идти по маршруту - невозможно, всюду заставы. Хозяин мой, И..., предложил пока ночевать у них. Днем же от любопытных взоров укрываться в лесу. Захватив с собою хлеба, я не захотел возвращаться на ночь в деревню, а решил заночевать в лесу. Подыскал в глухом лесу скирду сена, зарылся в нее и переночевал таким образом три ночи. Только один раз ходил в деревню к моим доброжелателям запастись хлебом. По счастью, погода стояла теплая и сухая. На третью ночь, рано поутру, приехали за сеном и стали брать его вилами, по счастью, с другой стороны и меня не задели. Вылез из скирды, подошел к двум крестьянам, бравшим сено, извинился перед ними в том, что помял его и ушел. На другую ночь не пошел в лес, а зашел в одну деревню, лежащую поблизости. Зашел в один из домов. Оставили обедать, предложили ночлег. Так как к вечеру пошел дождь, то я и заночевал здесь. После ужина уложили на полати спать. Поутру, после чая, я опять пошел бродить по лесу. Пройдя довольно большое расстояние, подошел к какой-то церкви. Она была заперта и помолиться в ней не удалось.
Зашел к священнику и спросил его, как пройти к чехам.
- Ой, уходите скорее... Мать, дай хлеба и чаю. Тут всюду красные. Уходите, Бога ради.
Взяв поданный мне хлеб, я поскорее ушел опять в лес. Иду лесной дорогой, никого не встречаю. Вижу, идет молодой крестьянин с ружьем и собакой. Я растерялся и пустился бежать в лес. Встречный кричит мне:
- Дядя, дядя, не бойтесь. - Смеясь, он подошел ко мне. - Я сам таков же, как и вы.
Объяснил мне, что он видал меня ранее в одной из деревень. Сказал, что он не одинок, но что многие местные жители подкарауливают красных. Мы разошлись.
Ночевал я или в разных деревнях, или чаще в лесу. Однажды, ночуя в сене, услышал возле себя какое-то пыхтенье. Выглянул - волк. Я испугался и крикнул. В свою очередь испуганный моим криком убежал и волк.
Ночуя в лесу, в деревни заходил за пищей. Редко - искал ночлега. Идти дальше было опасно. Кружился около одного и того же места; многие из окрестных жителей меня уже знали в лицо.
Однажды зашел к крестьянину спросить хлеба. Вошел в избу и вижу, как женщина, по виду интеллигентная, покупает творог, молоко, яйца, хлеб. Меня это заинтересовало, и я спросил, для кого же она покупает.
- Покупаю для мужчин, - отвечала она тихонько, - со мною идут трое, между ними и мой муж. Мы убежали и теперь пробираемся к чехословакам. На меня, как на женщину, не так обращают внимание.
- Нельзя ли и мне присоединиться к вам? - спросил я.
- Отчего же, я сейчас ухожу к мужчинам: они сидят в лесу. Вы немного подождите и тоже идите.
Я так и сделал. Зная лес, я скоро нашел их. Они были уже предуведомлены и манили к себе знаками. Я спросил их о цели путешествия. Отвечали, что идут к чехословакам. Я сказал, что иду туда же, но не знаю дороги. Они предложили мне идти вместе с ними и объяснили, что у них есть план: пользуясь отступлением красных, пройти в разрыв фронта. Хотели они сделать это в тот же день.
- Но имейте в виду, что нам, может быть, придется бежать. Помните, что через два-три дня можно будет пройти совсем легко.
Последнее замечание было вызвано тем обстоятельством, что я производил впечатление человека много старше своих лет: у меня была огромная борода; к тому же тюрьма и жизнь беглеца меня изнурили.
Высказанное ими мнение, что через короткий срок можно будет пройти без затруднения, остановило меня от присоединения к ним. Впрочем, брало и сомнение - не красные ли они.
Сапог у меня не было уже давно - разбились совершенно. В одном доме дали лапти, в другом - онучи и оборки. Все это получил в подарок.
Однажды И.,., у которого я чаще всего бывал в доме (в деревне Н.), сказал мне:
- Вас уже все здесь узнали: говорят, что вы или профессор, или богатый, священник.
- Что же делать? - спрашиваю я.
- Отдайте пальто и наденьте крестьянскую одежду.
- Я давно хотел это сделать, да не знаю, как.
При этом разговоре присутствовал женатый сын И.
- У меня есть лишняя поддевка, - сказал он. Я обрадовался, надел на себя поддевку, отдал молодому человеку пальто. Он, было, отказывался, но в конце концов согласился взять его. Дали мне крестьянскую шапку, подпоясали кушаком, засунули за пояс топор и я, уподобясь по внешности крестьянину, стал чувствовать себя увереннее.
Как и прежде, блуждаю в лесу около деревень. Ночевал то в лесу, то в деревнях. Отношение крестьян все время было отличным. Побывал в бане. И сам попарился, и одежду освободил от насекомых. Кроме пара, для этого употреблял еще березовый деготь, обмазав им все тело. Насекомые пропали совершенно.
Зашел однажды в избу, хозяева которой оставили обедать. Пришел мужчина с той же просьбой, как и я: хлеба, но на троих.
- Где же остальные? - спросил хозяин. - Пусть идут сюда, не боясь.
Те пришли, поели. На вид они мне показались подозрительными. Я спросил их, куда они идут.
- Мы пробираемся к белым, - был ответ.
- Не возьмете ли вы меня с собой? Я такой же беглец, как и вы.
Они переглянулись.
- Отчего же, пойдемте.
- А вы надеетесь пройти через фронт? - спросил я их.
- Надеемся, и в скором времени.
Но я все-таки не решился идти с ними: очень уж они походили на красноармейцев-перебежчиков.
Во время блужданий по лесам, когда, бывало, завидишь встречного, то стараешься свернуть от него в сторону. То же самое, обыкновенно, делал и встречный. Случалось, что уклоняясь друг от друга, в лесу нечаянно встречались лицом к лицу. Потом, разговорясь, удивлялись, зачем убегали друг от друга.
Наступает уже глубокая осень. Холод и сырость заставляют искать возможности поскорее достигнуть цели.
Однажды встретился я с молодым человеком, с которым я ранее встречался в лесу, он был с ружьем и с собакой. Он посоветовал мне идти, сказав, что пробраться к чехам теперь вполне возможно. Указал он мне и путь, которым легче всего пройти.
На другой день молодой И. проводил меня в деревню, версты за четыре. Там спросили, нет ли поблизости красных. Сказали, что красноармейцы повсюду, что все дороги тщательно ими охраняются. Часто они заходили и в деревни. Дело было к вечеру, и я решился вернуться назад, в деревню Н., несмотря на настояния моего спутника. Оставаться ночевать в деревне - тоже побоялся. Решил идти обратно, в деревню Н., но по пути где-нибудь заночевать. Все в деревнях знали, кто я. Так, например, когда я проходил деревней, то один крестьянин звал меня на ночлег, крича полным голосом:
- Узнал что. Иди сюда ночевать: в поле холодно.
Хотя погода стояла действительно холодная, но я все же не решился ночевать в деревне. Поблагодарил, но отказался. Стало уже сильно темнеть, но ночлега себе я еще не выбрал. Случайно набрел на большую кучу соломы. Влез наверх, раскопал кучу, зарылся в солому; пытался заснуть, но вместо того, пришлось скорее вылезти из соломы: она оказалась сырой, а на дворе был небольшой мороз. Лежа в соломе, я начал коченеть от холода. С трудом вылез из кучи, стал бегать, чтобы согреться. Рано утром идет домой мой провожатый, заночевавший в деревне. Вместе с ним я вернулся к его родителям. От ходьбы я согрелся и пришел в дом, чувствуя себя много бодрее. Поставили самовар, уговаривали раздеться и лечь спать на полати. Я лег, но не разделся, а разул только ноги. Самого хозяина не было дома: он ушел в волостное правление.
Не успел я задремать, как слышу встревоженный голос: - Дядя, красноармейцы скачут.
Выглянул - действительно скачут шестеро красноармейцев. Быстро обулся, выбежал во двор, схоронился. Когда они проскакали, то я, прячась, с опаской ушел в лес.
Таким образом я спасся. Дом, в котором я находился, стоял на краю деревни. Красноармейцы приезжали сделать обыск, и я был уверен, что начнут обыскивать с нашего конца. По счастью, обыскивать стали с другой стороны деревни.
Обыск был вызван тем обстоятельством, что накануне через одну из соседних деревень проходила кучка вооруженных людей. Ходили слухи, что это белые.
Деревня наша была небольшая, дворов около десятка. Когда я убегал, молодой И. позвал меня ночевать:
- Дядя, приходи потом ночевать.
Звали меня постоянно "дядя". Все были настолько чуткими и деликатными, что ни разу никто не спросил меня об имени.
Весь день я, голодный, постоянно оглядываясь, пробродил по лесу. Когда начало темнеть, то крадучись, с опаскою со стороны поля - не с улицы, я вошел во двор. Никого уже не было. Поужинали, и я лег спать. Поутру пьем чай. Мне как всегда, положили два кусочка сахару, сами же хозяева пьют пустой чай. За чаем старик говорит мне:
- Вот что, дядя, в правлении мне говорили: ты его принимаешь, это хорошее дело. Но смотри: застанут его у тебя красноармейцы, расстреляют вас обоих.
- Я знаю это, - отвечал я, - поэтому-то я так часто отказываюсь от вашего гостеприимства и только в крайних случаях им пользовался.
Итак, надо было уходить. Наступают морозы. Накануне дня моего ангела - митрополита Алексея, 5 октября старого стиля я распрощался с моими добрыми хозяевами; И. и сын хозяйский проводили меня в одну из окрестных деревень к своему родственнику. Дорогой шли мы рядом. Думаю: ведь так идти опасно. Сказал своему спутнику, чтобы он шел вперед, я же несколько поотстану. Если он увидит верховых, то он должен сделать знак рукой, подняв руку. Таким порядком мы и пошли дальше. Вижу, далеко, навстречу, едет всадник. Мой же спутник условного знака не делает. Я, думая, что он не замечает, побежал в лес и там скрылся, потеряв из вида своего спутника. Долго я бродил по лесу, прежде чем снова вышел на дорогу. На ней - никого не видно. Через некоторое время наткнулся на моего проводника. Он меня тоже искал.
- Зачем, дядя, убегал? Это родня мне ехал. Он видел тебя, посмеялся над тобой.
Пришли к родственнику молодого человека. Хозяйка подала обед, сели за него, через некоторое время приходит хозяин, который, оказалось, не узнал моего спутника, своего родственника, спрятался. И только после нашего прихода ему сказали, кто мы. Здороваясь, он сказал:
- Я в таком же положении, как и вы. Меня также преследуют большевики.
Мы разговорились, и он спросил меня о моих намерениях. Я рассказал.
- Хоть и далеким обходом, но к чехословакам выбраться возможно. Я напишу, каким путем идти, а вы идите смело, да поскорее. Красные только вчера отошли от этих мест.
Он написал мне маршрут, упомянул, что на пути встретится река, которую надо переехать. Я сказал, что у меня нет денег для уплаты за переезд, он мне возразил, что денег и не надо, перевезут даром.
Я пошел и скоро дошел до реки. На берегу женщина доила коров. Я попросил ее перевезти меня через реку. Она велела дочери перевезти меня. Та села верхом на лошадь, а я позади девушки. Частью вброд, частью вплавь переправились через реку. Пошел дальше по грязной дороге, по которой лошади еле-еле тащили возы с сеном. Эта дорога привела меня в деревню, где я быстро разыскал указанного мне крестьянина: спросил о нем первого встречного, который показал мне на раскрытое окно, около которого сидел тот, которого я искал (днем было довольно тепло). Я, подойдя к окну, спросил, не такой-то ли он. Получив утвердительный ответ, я сказал имя пославшего меня крестьянина. Меня позвали в избу. Я попросил указать путь к чехословакам, рассказав, по его просьбе, об указанном мне пути. Мой собеседник одобрил маршрут, подтвердив, что этим путем действительно можно пройти безопасно. Пока мы с ним разговаривали, его жена и сноха накрыла на стол, и мы сели ужинать. После ужина на полу постлали тюфяк, дали подушку и одеяло. Я отказался, говоря, что я грязен, запачкаю чистые вещи, но они настаивали, и я лег.
Поутру, после чаю, хозяин рассказал мне подробно, как идти дальше и показал дорогу. Идя по ней, к вечеру я вышел к хутору, собственника которого расхваливал мой вчерашний хозяин. Стоит хороший дом, на дворе очень чисто. Молотят женщины. Подойдя к ним, я спросил, как называется этот хутор. Название его совпало со сказанным мне. Спросил о хозяине.
- Вон он в поле далеко работает. Идите в дом, не смущайтесь тем, что там никого нет. Мы скоро кончим - придем, да и хозяин скоро подойдет.
Не прошло и часу, как они все пришли. Хозяин стал меня расспрашивать. Я сказал, по чьему указанию я пришел к нему в дом.
- Как же, хорошо его знаю, - заметил хозяин. Собрали ужинать. За столом хозяин сказал мне:
- Спите спокойно: завтра-послезавтра будете у чехов. Рано утром я сведу вас к знакомому старосте, а он вас проводит дальше.
Утром на другой день, после чая, хозяин спросил меня:
- Вы готовы? Я вас проведу до своего гумна, а дальше вы идите один.
Я сказал ему, что опасаюсь сбиться с дороги и прошу проводить меня до самого старосты, как он вчера и обещал.
Хуторянин сказал мне, что он предполагал бы сегодня заняться неотложной работой, но все-таки согласился меня довести. Отдав наскоро необходимые распоряжения, он проводил меня до старосты. Было еще раннее утро. В доме у старосты его хозяйка пекла разные пироги и пирожки, все в большом количестве. Появился на столе самовар, и меня усадили кушать и, хотя я и был вполне сыт, накормили-таки еще. Хуторянин торопился домой и просил старосту довести меня до места. Тот уверил, что сделает это, и хуторянин пошел домой. Староста же пошел со мной показать дорогу. Это было недалеко. Перелезли через изгородь, и староста довел меня до просеки.
- Идите по просеке, - сказал он, - никого не встретите: нет ни диких зверей, ни большевиков. На пути встретятся ручьи, их перейдете по кладенкам. В случае сомнений в правильности направления, оглядывайтесь назад, потом смотрите вперед: просека покажет правильное направление, в котором надо идти. В конце просеки находится деревня.
Мы расстались, и я пошел по просеке. По ней прошел восемь верст. При переправах через ручьи немного замочил ноги. Просека привела меня в маленькую деревушку, всего-навсего из двух домов. У конца просеки был забор, через который я должен был перелезть. У девушки, которая гнала коров, я спросил, где деревня...
- Да вот же она.
- Да ведь тут только два дома.
- Что же из того: так она называется.
Вошел в один дом. Спрашиваю:
- Можно войти?
- Ишь, спросил, когда вошел, - сказал старик, тачавший сапоги.
Я попросил попить.
- А чего хотите? Дайте-ка молока.
Я выпил молока и спросил, как пройти в деревню... Брат старика, еще не старый, подпоясываясь, сказал мне:
- Я сейчас иду туда. Пойдемте со мною. Я уже совсем готов.
Пройдя восемь верст нелегкой дороги по просеке, я устал, но все же пошел с ним. Он спросил меня, куда же я иду дальше. Я отвечал, что иду к чехословакам. Он пообещал довести меня до деревни... путем, которым никого не встретим, а от этой деревни уже недалеко и до чехословаков.
Повел он меня глухими тропинками, где мы никого не встретили. Подошли к деревне, но в нее не входим, а пошли по задворкам вдоль ряда и с поля вошли в один из домов. Прошли мы версты четыре. Спутник мой был хороший ходок, я же очень устал, пройдя ранее восемь верст. Провожатый обращается ко мне и говорит:
- Подождите минутку.
Вижу, встретил его, по виду очень сильный мужчина, и они о чем-то переговариваются. Взяло сомнение, не к большевикам ли привел он меня. Сомнения мои рассеялись, когда он вернулся и сказал:
- Теперь идите таким путем: вот там дорожка, пойдете по ней прямо, потом налево.
Я стал просить его довести меня до дороги. Он провел меня и точно указал, как идти дальше.
- Идите прямо, потом налево до железной дороги. Никого не встретите: большевиков нет уже трое суток.
Думаю, как бы мне его, на радостях, отблагодарить. Снял с шеи крест и отдал ему. Он стеснялся было взять крест, но потом все же взял его.
Уже смеркается. Видно, навстречу кто-то едет, везет снопы или сено - не разобрать в сумерках. Я свернул с дороги и сел в леску. Слышу, молодой голос поет песни. Я намеренно вышел на дорогу и пошел навстречу. Спросил парня, как пройти к полотну железной дороги. Он отвечал, чтобы я продолжал идти так, как шел до сих пор. Упрусь в полотно железной дороги. Я смелее:
- Я на большевиков не наткнусь?
- Их уже давно здесь нет. Но куда же вы идете: здесь ведь нет станции.
Я объяснил, что пробираюсь к чехословакам. Он сказал мне, что тогда надо идти по полотну еще версты три. На мое замечание, что я устал и не в силах идти так далеко, он посоветовал:
- Так и не идите сегодня. Пойдете к ним завтра, а ночь переночуете в
железнодорожной казарме.
У Чехословаков
Я послушался его совета. Вошел в казарму, в ней две женщины. Спросил разрешения войти. Они пригласили меня внутрь дома.
- А вы живете здесь? - спросил я.
- Нет, мы стираем на чехословаков.
- Так что же вы здесь делаете?
- Ожидаем мужей, они на работе, скоро придут, но ночевать не будут - сегодня суббота - все разойдутся по домам.
- Так что возможно будет мне переночевать здесь?
- Пожалуйста. Выбирайте любое место на скамейках, пользуйтесь одеждой, а если хотите, вытопите печку, просушитесь.
После их ухода я последовал их совету: затопил печь, разделся и спокойно проспал до утра. Утром пошел к чехословакам. Они находились на станции, верстах в двух. Не знаю, к кому и куда обратиться. Вижу, сидят двое молодых людей. Я спросил их, от кого я могу получить разрешение на проезд в Екатеринбург. Они мне ответили, что в контору только что прошел заведующий, от которого зависит выдача проездных билетов. Я вошел в контору и обратился с просьбою выдать билет в Екатеринбург. Чех грубо крикнул:
- Какой еще тебе нужен билет? Уходи вон отсюда. Придешь после.
Я вышел и, обратясь к молодым людям, сказал, что чех билета не дает.
Спросил их, что делают здесь они сами. Ответили, что сидят здесь уже
третий день. Никуда не пускают, но ни в чем и не обвиняют, но почему-то
задерживают. Я стал ожидать. Ждал целых два часа. Опять пошел в контору.
Попросил выдать билет. Чех на этот раз уже спокойно спросил, куда мне
надо. Я ответил, и он написал разрешение на проезд до Екатеринбурга,
ничего больше не спрашивая. Предупредил, что поезд отойдет через
полчаса. Стал ожидать поезда; прошло полчаса, а его все нет. Стоит на
станции поезд с беженским эшелоном. Мне сказали, что он скоро отойдет. Я
сел в него. В вагон меня не пустили, и я просидел всю ночь на площадке,
по счастью, закрытой; ночью погода была холодная. На одной из станций я
зашел в буфет 2 класса. Подсчитал остаток от десяти рублей и увидел, что
денег у меня хватит только на суп. Спросил его. Принесли его в тарелке
(не в мисочке, как другим) с небольшим кусочком хлеба. Заметив мой
аппетит, мой сосед по столу уступил мне свой хлеб. Подавали, как обычно,
другим - мельхиоровые ложки. Мне же, очевидно, принимая во внимание мой
костюм и всю наружность, дали деревянную.
В Екатеринбурге
В Екатеринбург приехали утром, между 6 и 7 часами. С вокзала я прямо направился к тюрьме, где меня знали и где я мог рассчитывать на приветливую встречу. Я не ошибся в своих предположениях.
Идти пришлось через весь город, версты три. Дойдя до тюрьмы, я стал стучаться в ворота. В глазок посмотрел надзиратель.
- Господин Волков, вы ли это?
- Да, я.
- Вы к нам?
- Я хотел бы видеть начальника тюрьмы.
- Его еще нет на службе, но он скоро придет. Заходите в контору.
В контору я не пошел, но стал ожидать начальника тюрьмы на улице. Идет мимо надзиратель, дежуривший около нашей камеры. Он уже прошел мимо меня, но, оглянувшись, воскликнул:
- Господин Волков, это ведь вы?
- Да, я.
- Что с вами случилось? Господи, Господи, да ведь вас, слышно было, расстреляли.
- Как видите, покамест я еще жив.
Надзиратель звал меня к себе пить чай, говоря, что сейчас с рынка вернется его жена и поставит самовар. Заметив вдали подходившего начальника тюрьмы, я отказался. Когда начальник тюрьмы подошел (он был одет по форме), я назвал его по имени и отчеству. Посмотрев на меня, он сказал:
- Что вам угодно?
- Не узнаете меня?
Он вскричал:
- Господин Волков! - И бросился меня целовать. Вчера по вас мы панихиду отслужили.
Пошли мы в контору тюрьмы. Здесь все, кто меня знал, встретили приветливо и радостно. Начальник велел запрячь лошадь, и мы с ним поехали в город, так как надо было как-нибудь почище и поприличнее одеться. Пальто купить не удалось, купили дождевик. Купили также рубашку, чулки, сапоги и простую фуражку. Кальсон не нашли нигде. Их мне выдали из тюремного запаса. Не переодеваясь, я с начальником тюрьмы поехал по начальству. Не застали командующего войсками Голицына, но зато повидали губернатора.
Это был молодой еще человек, прежний адвокат. Одновременно со мною он сидел в тюрьме, откуда был выведен на расстрел. Когда стали ставить под ружейные дула, он, будучи небольшого роста, пригнулся и, крадучись сзади ряда установленных на расстрел, скрылся. Бегству помог еще густой туман. Надо было переплывать реку. Он разделся, связал в узел одежду и поплыл. Узел вывалился и утонул. Переплыв реку, он голым вошел в один из знакомых домов, где его одели и где он скрывался некоторое время. По уходе красных он смог вернуться в Екатеринбург, где жил ранее.
Губернатор пригласил меня к себе обедать. К ужину же я пообещал прийти к начальнику тюрьмы. После обеда я зашел в парикмахерскую, а оттуда - в баню. Номерные бани оказались все занятыми. Попросил дать номер, хотя бы на четверть часа. Наскоро, кое-как, помылся, переоделся, оставив в бане всю грязную одежду.
Еще за обедом губернатор уговорил меня прийти к нему поужинать.
- Я не хочу вас отпускать, - говорил он. - В нашем спасении от смерти - много общего, которое нас с вами сближает.
У губернатора, когда я пришел к нему, были гости. За хорошим ужином разговорились. Вкратце я рассказал историю своего спасения. Разошлись гости поздно ночью.
Уже в течение долгого времени мне не доводилось спать с такими удобствами и так сладко, как в эту ночь в губернаторском доме.
Утром, тотчас после чаю, я пошел к командующему войсками, которого вчера не застал дома. Служащие управления, видевшие меня вчера, до переодевания, сегодня меня не узнали. Генерал Голицын принял меня очень любезно. Обо всем расспросил, дал денег и распорядился о выдаче мне бесплатных путевых документов до Тобольска. У командующего войсками в это время находился член суда Сергеев, производивший тогда дознание об убийстве царской семьи. Он попросил меня побеседовать с ним. Когда я согласился, он позвал к себе обедать. После обеда до самого вечера я давал показания и вследствие этого у начальника тюрьмы опять побывать не пришлось. Кончив допрашивать, Сергеев просил меня прийти и завтра, но я отказался, говоря, что хочу поехать в Тобольск, поскорее повидаться со своей семьей. Он оставлял меня, обещал дать квартиру и содержание. Я отказался.
- В таком случае, если вы не хотите остаться, я сам к вам приеду или вас вызову, - сказал Сергеев. - Согласны? Вы даете подробные показания, Чемодуров же, который жил здесь, как будто неохотно показывал, - добавил он.
После допроса я поехал к начальнику тюрьмы. Он встретил меня весьма радушно и просил остаться у него заночевать. Я, поблагодарив его, с ним распрощался. Зашел к доктору Деревенько, недолго у него побыл, выпил стакан чаю - и на вокзал. Железнодорожное движение еще не было вполне налажено: поддерживалось товаро-пассажирскими поездами. Хотя билеты были выданы классные, но сесть пришлось в товарный вагон, грязный, с навозом на полу. Было холодно, а на мне вместо пальто был надет дождевик. Через три станции прицепили классные вагоны и я перешел туда. В вагонах было достаточно тепло. Утром на одной из станций я хорошо закусил. Буфет был полон кушаний, да и угостили меня с большей предупредительностью, чем во время поездки, в качестве беглеца до Екатеринбурга.
В Тюмень поезд пришел поздно ночью. Извозчик возил меня по всем гостиницам, но места нигде не было. Ночлег нашел в одной частной квартире у еврея. Утром пошел на реку удостовериться в том, что навигация окончилась. Я не верил этому известию, но пришлось убедиться в его истине.
Надо было ехать на лошадях. В управлении лошадей дали тотчас же. Обещали
прислать ямщика, с которым я могу сговориться относительно времени. Дома
я застал гостя, одного из придворных служащих. Меня очень удивило то
обстоятельство, что он меня разыскал. Он дал мне адрес сослуживцев:
Жильяра, Тяглевой, Эрсберг, баронессы Буксгевден. Жили они все вместе. Я
пошел к ним. Они моему приходу очень удивились, так как считали меня
расстрелянным. Все они жили очень скудно. Сели обедать. Обед был очень
бедный, плохой. О многом мы переговорили. Баронесса Буксгевден
заинтересовалась предстоящей мне поездкой. Дала мне в дорогу валенки и
доху. Было уже морозно, и я был очень доволен, получив эти вещи.
В Тобольске
Мы распростились, и я потребовал лошадей. На перекладных лошадях благополучно доехал до Тобольска. В Тобольске прежде всего зашел на монастырское подворье, рассчитывая там получить лошадь для поездки в монастырь, где жила моя семья. Лошадей не оказалось, и я, вдвоем с одной монахиней, пошел в монастырь. Путь туда показался на этот раз мне коротким - сильно хотелось увидеть близких.
Мои семейные, разумеется, были очень обрадованы. О моем "расстреле" они ничего не слыхали. Игуменья оберегала их от подобных известий. Игуменья распорядилась вытопить баню, и я, помывшийся, пошел к семье.
В Тобольске жизнь сытая, и в семейном кругу потекла спокойно. До моего приезда семью, оставшуюся без средств, содержал Ивановский монастырь, в котором мы и продолжали жить после моего возвращения.
Через некоторое время я был вызван во Владивосток генералом Ивановым-Рыновым. Были также вызваны Т. Е. Мельник (дочь Е. С. Боткина) и ее брат Г. Е. Боткин. Все мы получили даровые прогоны и суточные. Зачем меня вызывали во Владивосток, я не знаю до сих пор. Мельник и Боткин говорили, что хотели быть во Владивостоке со своими близкими (во Владивостоке жил брат покойного Е. С. Боткина), к тому же в Тобольске они чувствовали себя далеко не в безопасности.
Во Владивостоке я жил в поезде генерала Крещатицкого. Ожидал все время, что выяснится, зачем меня вызывали, но так и не дождался. Многие жители Владивостока зазывали меня к себе и расспрашивали о пережитом. Этим все и ограничивалось. Время идет, но мне никто не объясняет, зачем меня вызвали и чего от меня хотят. Так продолжалось около месяца. Решил ехать назад, к семье. Но не знаю, каким способом это мое намерение осуществить. На мое счастье, в Омск шел экстренный поезд английской миссии.
Поездку с этим поездом и устроил мне Гиббс, служивший в это время в миссии. С поездом миссии я благополучно доехал до Омска, а от него на пароходе "Товарпар" - до Тобольска, куда прибыл 9 июня старого стиля. Здесь я жил до 21 августа, когда за мною приехал адъютант генерала Дитерихса, Борис Владимирович Молостов. Генерал Дитерихс велел перевезти меня с семьею в Омск.
Из Тобольска выехали мы на пароходе "Ольга". Уже бродили не очень крупные повстанческие отряды, и наш пароход по пути был обстрелян. К счастью, обстрел был безрезультатен.
В Омске хотели для меня реквизировать квартиру, но я остановился у своих
знакомых, с которыми списался заранее. Встретили они нас очень радушно.
В Омске
На другой же день по прибытии в Омск я получил от судебного следователя Соколова просьбу прийти к нему для дачи показаний. К назначенному времени я был у следователя. Соколов, производивший следствие об убийстве царской семьи, принял меня очень любезно. Допрос этот продолжался до самого моего отъезда из Омска, до 21 сентября. В течение этого месяца я побывал у генерала Дитерихса и верховного правителя адмирала Колчака, расспрашивавших меня о царской семье.
Уже чувствовалось, что большевики приближаются: из Омска вывозили
ценности, излишки военных запасов. Генерал Крещатицкий предложил мне
эвакуироваться в его вагоне в Харбин. Случай представлялся очень
удобный, и генерал Дитерихс разрешил мне эвакуацию. Доехали мы без
приключений, но с нами была охрана: впереди шел бронепоезд, а нам всем
было выдано оружие. Был в вагоне поставлен и пулемет.
В Харбине
В Харбине у генерала Крещатицкого мне отвели комнату. Здесь я прожил зиму 1919-1920 года. Генерал Хорват предоставил мне должность заведующего приемкою лесных материалов на станции Именьпо.
Когда я собрался ехать к месту назначения, хлопотал о вагоне для семьи, возникла на железной дороге забастовка. Через неделю забастовка окончилась, я добыл вагон и отправился к месту моего служения. Я еще находился в Харбине, но на станции Именьпо, узнав о моем назначении, обсуждали этот вопрос. (На железной дороге было брожение, не окончившееся с забастовкой). Решили, что я не кто иной, как полковник из отряда атамана Семенова. На совещании было постановлено: мой вагон-теплушку по прибытии его на станцию Именьпо загнать в тупик и устроить так, чтобы он был разбит. И действительно: когда мы прибыли в Именьпо, наш вагон был отцеплен и поставлен на запасный путь к порожнему составу. И вот, как будто случайно, при маневрах паровоза вагон получал такие сильные толчки, что опасность крушения была весьма вероятна. Все мои семейные плачут. Я велел им лечь на нары, сам же стал у открытой двери. При одном таком толчке свалилась чугунка, и стоявший на ней чайник едва не обварил мою маленькую внучку. Я обратился к начальнику станции с просьбою обеспечить мне с семьей безопасность.
Чувствовалось, что затевается какое-то злое дело. Начальник станции велел поставить вагон в материальный склад, где я и прожил с семьей, пока не подыскали комнату, в которую и перебрались. О том, что было намерение погубить меня с семьей, рассказал мне потом один станционный сторож.
Стал заниматься по должности. Подчинен я был заведующему материальным складом. Приходилось ездить с поездом в лес, к сопкам, с поездом, в составе 14 двойных вагонов. Работа была опасна из-за хунхузов. Китайцы-рабочие, в преобладающем большинстве, были людьми добрыми.
Однажды хунхузы забрали было меня в плен. Я пришел с поездом в лес, расставил вагоны, начали погрузку. Вижу из леса выходит шайка хунхузов в составе 30-40 хорошо вооруженных людей.
Я, распределяя лес, ходил около вагонов. Хунхузы приняли меня за крупного железнодорожного служащего и повели с собою в горы. Спас меня сторож-китаец, который, подбежав к начальнику шайки, начал с ним о чем-то говорить. Поговорив между собою, они оба подошли ко мне. Предводитель хунхузов, протягивая мне руку, спросил на довольно хорошем русском языке:
- Вы не капитан?
- Какой же я капитан, - отвечаю я, - езжу с рабочими поездами в лес, принимаю дрова и шпалы.
- Не надо, отпустить, - сказал предводитель, и меня освободили.
Шайка подошла к поезду, здороваясь за руку со всеми нами, как русскими - поездной прислугой, так и с китайцами - рабочими. Хунхузы стали ходить по вагонам, смотреть, как работают. Один из хунхузов узнал в одном из рабочих своего врага. Рассказывали потом, что, когда ранее этот хунхуз где-то работал, рабочий был старшиной и, вероятно, обсчитывал и обижал его.
Хунхуз велел раздеть рабочего. Приказание было исполнено, несчастного положили на землю и стали бить до потери чувств.
Когда истязание окончилось, рабочие перенесли побитого в вагон. Я его там видел: он был совсем почерневшим. Увидав меня, он попросил пить. Пролежав месяц, он совершенно оправился от побоев.
В 1922 году мне предоставилась возможность вместе с семьей переселиться в Эстонию.
Мой зять, который жил в Эстонии, разыскал нас и выписал к себе. Его семья жила и путешествовала со мною. Жена моя умерла в июне 1922 г., а через 9 дней я должен был покинуть Маньчжурию.